— Со временем вы поймёте, что заставило меня воздержаться от притязаний на польский престол, — ответила Екатерина Алексеевна. — Бывают обстоятельства, когда нужно предоставить счастье другим, ожидая, когда наступит и для тебя очередь.

— Но в данном случае счастье само давалось вам в руки, — возразила София, — а вы воспользовались лишь его небольшой частью.

— Я взяла столько, сколько могла взять, — проговорила Екатерина Алексеевна, — иначе мне трудно было бы удержать в своих руках и то, что было взято. Полное присвоение Польши возбудило бы зависть всех европейских держав и вызвало бы их неудовольствие в отношении России; этим же разделом части Польши между двумя царствующими лицами я хотела достичь некоторого изменения в их честолюбивых и враждебных чувствах друг к другу, уже давно внушающих беспокойство владетельным особам Европы. Пруссия видит в расширении владений Австрии средство для Иосифа Второго прижимать владетельных князей. Франция и Англия дрожат пред всем тем, что может усилить власть короля Фридриха. Таким образом внимание Европы было отвлечено в то время от России и она одна осталась в выигрыше. Кроме того я хотела тогда заняться укреплением герцогства Курляндского, которому мои предки придавали мало значения.

— Но вы, ваше императорское высочество, могли всё это сделать и в то же время не выпускать из рук Польши, — заметила София; — большая часть польского дворянства была тогда на вашей стороне, что нельзя сказать теперь.

— Об этом вы должны позаботиться через Феликса Потоцкого, — улыбаясь, ответила императрица. — Наступит момент, когда вся Польша, как созревший фрукт, упадёт к моим ногам. Даже то, что взято прусским королём и австрийским императором, не навсегда потеряно для меня.

— Как? — Вы, ваше императорское величество, думаете, что это возможно? — воскликнула София.

— Кто хочет господствовать, тот должен обо всём думать, — сказала Екатерина Алексеевна, — как о счастливых, так и о несчастных исходах в будущем. Король Фридрих стар, а его наследник живо спустит всё то, что приобретено и скоплено им; дисциплина и военные упражнения, сделавшие Пруссию таким сильным государством, тоже исчезнут. Император предпримет войну, которая, подобно разрушительной болезни, уничтожит по крайней мере половину его силы. Война с Турцией ослабит власть султана в отношении России, а вместе с тем отнимет у императора Иосифа силы подавлять восстания в своих наследственных землях; он потеряет Нидерланды, а, может быть, и Венгрию. Наступит момент, когда Пруссия и Австрия окажутся бессильны, а тут ещё им придётся бороться с революционным движением, идущим со стороны Франции и вызванным слабостью Людовика Шестнадцатого. Тогда для меня придёт время беспрепятственно овладеть польской короной и, может быть, вернуть и те владения, которые я раньше предоставила Пруссии и Австрии. Может быть, мне даже удастся выполнить свою последнюю мечту и овладеть византийской короной, которую я ношу и теперь на голове, как символ будущего.

— Я с изумлением смотрю на великие замыслы моей всемилостивейшей государыни, — воскликнула София с искренним восхищением. — Клянусь Богом, я не жалею, что отказалась от своего честолюбивого плана и променяла его на дружбу вашего императорского величества. Гораздо лучше стоять рядом с Екатериной Великой и помогать ей властвовать над всем светом, чем сидеть на польском престоле и всё время бороться с завистью, злобой и, может быть, даже изменой.

— Я очень рада, что вы понимаете меня, — сказала Екатерина Алексеевна, протягивая руку молодой женщине. — Я действительно думаю, что могу предложить вам нечто большее, чем то, что взяла у вас.

София поцеловала руку государыни и произнесла:

— Позвольте мне предложить вам ещё один вопрос, ваше императорское величество. Я хочу знать как можно больше, чтобы быть полезной союзницей своей всемилостивейшей государыни.

— Спрашивайте, — ответила императрица, — я тоже хочу, чтобы вы знали все мои мысли.

— Вы, ваше императорское величество, говорили сейчас о развитии во Франции революционного духа; не думаете ли вы, что революция, всё выше поднимающая свою голову, опасна всем монархам Европы? Не наступит ли такой момент, когда всем царствующим особам Европы придётся соединиться, чтобы сообща бороться с революционным духом?

— Это будет ещё не скоро! — возразила Екатерина Алексеевна, — до России ещё не скоро дойдёт очередь, а другие монархи не интересуют меня в этом отношении.

Чем менее прочно они сидят на своих престолах, тем безопаснее они для нас. Революция до сих пор для меня была очень полезной, она вызвала беспощадную вражду между Англией и Францией; она разъединила Францию, Австрию и Пруссию и, надеюсь, приведёт к войне между Францией, с одной стороны, и Австрией и Пруссией — с другой стороны. Пока внимание Европы будет устремлено на Запад, я могу распоряжаться беспрепятственно на Востоке и расширить свои владения. Революционный дух для России не страшен; народ не понимает его и ненавидит всё то, что исходит от Франции.

— А между тем вы, ваше императорское величество, состоите в дружбе с французскими философами, подготовившими революцию во Франции, — заметила София, — вы покровительствуете тем, которые своей критикой расшатали монархический строй Европы.

Екатерина Алексеевна пожала плечами и, улыбаясь, ответила:

— Я покровительствую философам, но не их идеям; эти люди нужны мне, так как распространяют по свету мою славу, а слава — могучее оружие. Разве вы не видите, что они прославляют меня, несмотря на то, что я поступаю совершенно противоположно тому, что они высказывают?

За небольшую пенсию Дидро признал меня первой женщиной в мире, а Вольтер за дорогую шубу и несколько льстивых фраз окрестил меня «Северной Семирамидой»; однако этих философов никто в России не знает, их учения мой народ не понял бы, а если бы понял, то отрёкся бы от него, как от дьявольского наваждения. Я держала Дидро при своём дворе, но не позволяла ему сделать шаг из пределов дворца, и если бы господа философы попробовали распространять свои теории среди моего народа, то они быстро познакомились бы с Сибирью или очутились бы по ту сторону русской границы. Могут быть только два препятствия для осуществления намеченного плана будущности России. Одно из них — это союз между Францией и Англией, что совершенно невозможно при теперешнем развитии истории, чего я добилась благодаря искусству своих дипломатов. Я помню, что сделал Шуазель, чтобы ослабить силу успеха моего флота в Архипелаге; я знаю, что тайно и явно сделала Англия, чтобы восстановить против меня Турцию. Самым опасным врагом России будет тот английский или французский дипломат, которому удастся составить союз между Францией и Англией и двинуть сообща их флот в Константинополь. Но этого никогда не будет! — прибавила императрица.

— А какое же второе препятствие? — спросила София.

— Второе ещё более невероятное, — ответила Екатерина Алексеевна, — и относится к миру фантазии. Это препятствие явилось бы тогда, если бы Германия могла объединиться в одно сильное государство. Такое государство явилось бы непроницаемой стеной на русской границе и преградило бы ей путь к дальнейшим завоеваниям в Европе. Но нам нечего бояться этой опасности. Как бы дом Габсбургов ни стремился к объединению, ему никогда не удастся сломить противодействие Пруссии и, наоборот, наследникам Фридриха никогда не удастся занять место Габсбургов. Бывший бранденбургский курфюрст, теперешний король Пруссии, мечтающий сделаться императором, и сам император ни в чём не уступят друг другу и будут держать Германию в прежнем бессилии, а потому Россия всегда будет могущественнее их. Как видите, я предлагаю вам принять участие в создании всеобъемлющей власти, а это, клянусь вам, гораздо выше, чем возложить на себя корону, потерявшую все свои украшения, которая к тому же может удержаться лишь на моей голове.

— Вы правы, ваше императорское величество, — воскликнула София, — я была ослеплена; прекрасная вершина, которую вы показали мне сегодня, была скрыта от моих глаз. Ещё раз клянусь вам, что я ваша душой и телом.