— В ваших руках, ваше императорское величество, вся сила и власть, — заметила София, — но, признавая за мной мужество, гордость и волю, вы, конечно, можете быть убеждены, что я не боюсь ни смерти, ни ссылки. Жизнь — игра; только очень большая ставка придаёт ей интерес; но, кто играет в большую игру, тот должен быть готовым и на крупный проигрыш.

— Я не сомневаюсь в том, что вы храбро и с достоинством перенесёте поражение; но, право, не стоит начинать игру, когда заранее известно, что проигрыш неизбежен! — возразила Екатерина Алексеевна.

София молча опустила голову на грудь.

— Слушайте меня дальше, — продолжала императрица. — Всякий человек прикреплён к той почве, на которую попал по воле природы, судьбы или случая. Оставаясь на этой почве, он может достичь страшной высоты, подобно огромному дереву, но не может оторваться от родной земли. Я родилась принцессой; судьба заставила меня сделаться императрицей, а моя воля и характер дали мне возможность неограниченно управлять своим государством и крепко держать в руках скипетр. Нисколько не колеблясь, я уничтожу каждого соперника, который пожелает стать мне поперёк дороги. Что касается вас, то вы не принадлежите к числу тех, которым судьбой предназначена корона. В ваших жилах нет и капли царской крови! Поэтому вы никогда не можете сделаться королевой; а если бы вам даже и удалось достичь этого, то вы не могли бы долго оставаться ею.

— Господи, ведь он говорил то же самое! — воскликнула София.

— Да, иначе и не может быть, — продолжала Екатерина Алексеевна, — что бы он вам ни обещал, в чём бы ни клялся. Я не думаю упрекать вас вашим происхождением — ведь мы не виноваты в нём; но от него зависит направление нашей жизни. Я хочу и буду королевой Польши, я могу этого достичь, так как я — русская императрица, и сотни тысяч солдат подчинены мне. Может быть, вам это удалось бы быстрее и легче, чем мне, если бы вы были на моём месте, но на своём — это для вас невозможно. Если бы меня даже не было и никто не мог помешать вам в достижении вашей цели, вы всё-таки не могли бы быть польской королевой, так как Потоцкий не примирился бы с женой, которой не признают европейские монархи. То, что сделал Пётр Великий, возможно лишь один раз, да притом Потоцкий ведь — не Пётр Великий. Помимо короны, вы можете занять высокое блестящее положение, если станете моей союзницей и поможете мне достичь польского престола, на который не может прочно усесться Феликс Потоцкий. Я прошу вас сделаться другом русской императрицы и королевы польской и вместе со мной восстановить величие Польши, которую должны будут признать равной себе высокомерные короли Европы. Вы разделите со мной все заботы, но зато и торжество победы. Клянусь вам честью, что, если бы вы были русской императрицей, а я — Софией де Витт, я, ни минуты не колеблясь, согласилась бы сделаться вашей союзницей. Я ограничилась бы тем, что заняла бы самое высокое положение, какое доступно при моём происхождении, и ревностно работала бы рядом со своим другом в созидании величественного здания, которое быстро выросло бы, находясь в руках двух таких женщин, как мы с вами.

София вскочила с места. По-видимому, она переживала сильную внутреннюю борьбу; её грудь высоко вздымалась от волнения, с губ срывались непонятные слова.

— Но ведь было бы недостойно спуститься с высоты, когда уже почти достигнута вершина, — произнесла она. — Не лучше ли совсем погибнуть, чем трусливо отступить?

— Вы ещё не достигли вершины, — возразила Екатерина Алексеевна, — и никогда не добрались бы до неё, так как видите, что я узнала ваши сокровеннейшие планы и вы теперь в моей власти.

— А что будет, если я всё-таки не соглашусь на ваши условия? — воскликнула София, взглянув на императрицу горящими от воодушевления глазами, — если я скажу, что не отступлю от своего плана? Кто мужественно идёт вперёд, тот всё-таки может победить, хотя бы это и было даже чудо, а если придётся потерпеть поражение, то лучше умереть, потому что смерть избавляет от унижения. Что будет, если я скажу: «Да, ваше императорское величество, я — ваш враг и предпочитаю смерть предательству»?

— Я не требую от вас предательства, — возразила императрица, — а только прошу дружбы. Мне кажется, что приобресть мою дружбу — тоже своего рода победа, достойная гордой, отважной души. Но, если даже вы и не согласитесь быть моим другом, вам нечего бояться смерти; за мной не следует палач, как за Людовиком Одиннадцатым; я могу сделать своего врага безвредным, не проливая крови.

— Что вы хотите сделать со мной, ваше императорское величество? — спросила София дрожащим голосом. — Вечная тюрьма ужаснее смерти, и я не заслужила таких мучений.

— Я не переполняю тюрьм и не заселяю Сибири жертвами своего гнева, как это делали мои предки, — ответила Екатерина Алексеевна, — мне не нужны тюрьмы и эшафоты для выполнения моей воли и устранения препятствий на своём пути. Вы спрашиваете, что бы я сделала с вами? На это ответить очень легко. Я вспомнила, что полковник де Витт требует к себе, в Каменец, свою жену для исполнения обязанностей хозяйки дома. Кто же осудит меня за то, что я сочту своей обязанностью помочь офицеру моей армии в достижении законного требования и пошлю в Каменец строптивую жену, принять меры, чтобы она не отлучалась из дома и исполняла свой долг пред семьёй и обществом?

София смертельно побледнела; она закачалась и закрыла руками лицо.

— О, Господи, — простонала молодая женщина, — это было бы ужасно, гораздо хуже смерти!

— Все оправдали бы меня, — продолжала императрица, — даже поставили бы мне в заслугу, что я вернула коменданту Каменца его жену и приказала ей оставаться там, где ей надлежит быть. Но вместо того, чтобы это сделать, я прошу вас занять место рядом со мной; я хочу поднять вас выше всех других женщин. Выбирайте теперь, что вам больше нравится.

Несколько времени София, вся дрожа, молча стояла пред государыней, а затем бросилась пред ней на колени, умоляюще сложила руки и со слезами взглянула на императрицу.

— Я побеждена, — произнесла она. — Самый гордый и храбрый полководец может быть побеждён, и нет никакого позора покориться Екатерине Великой. Я — ваша раба, ваше императорское величество; повелевайте, приказывайте, что я должна делать!

— Моему другу не место у моих ног, — заметила Екатерина Алексеевна, наклоняясь и обнимая Софию. — Я понимаю ваше тяжёлое состояние, но уверяю вас, что в вашей покорности не будет ничего унизительного. Осушите свои слёзы и доверьтесь мне.

Императрица поцеловала молодую женщину в лоб, подняла её с пола и усадила рядом с собой.

— Я обязана быть вполне откровенной со своей великодушной победительницей, — сказала София. — Но будете ли вы верить мне, ваше императорское величество? Поверите ли вы моей преданности, которую можете приписать лишь чувству страха? Дадите ли вы мне свободу, без которой я не могу действовать, а следовательно и быть вам полезной?

— Если я кому-нибудь предлагаю свою дружбу, то верю ему, — возразила императрица, — к тому же я настолько сильна, что не боюсь измены.

София смущённо потупилась.

— В таком случае скажите, ваше императорское величество, — проговорила она, — что я должна сделать, чтобы доказать вам свою благодарность и преданность?

— Вряд ли вам нужно указывать, что следует делать, — возразила Екатерина Алексеевна, — вы сами найдёте средство подготовить удар, когда наступит момент, чтобы польская корона перешла ко мне. Вам легко отклонить Потоцкого от того пути, по которому он шёл для достижения польского престола и на который попал лишь, благодаря вам. Вы употребите всё своё влияние на него в мою пользу. Потоцкий не будет от этого в убытке: он ищет блеска и удовольствий и получит их в большом количестве.

Слёзы Софии высохли, глаза ярко заблестели, и она после некоторого раздумья проговорила:

— Для того, чтобы я начала действовать, мне нужно знать ваши намерения, ваше императорское величество. Должна сознаться, что я вас не понимаю. Вам легко было овладеть Польшей в то время, когда вы отделили по большому куску польского государства Пруссии и Австрии. Почему вы тогда не сделали этого? Я думала, что у вас не хватает решимости на смелый поступок и что уверенность в обладании русским престолом заглушила вашу завоевательную силу. Это обстоятельство возбудило во мне тщеславные надежды, — со вздохом прибавила молодая женщина, — безумие которых вы мне сейчас доказали.