И в этот миг он выхватил свой клинок. Он был черный. Он выл.

Меня охватило отчаяние. Я должен помочь жене. Но если я сделаю это, то Гейнор и его банда головорезов нападут на меня сзади.

Не раздумывая, я выхватил меч из ножен, словно Равенбранд овладел моей душой, сознанием и здравым смыслом.

Я начал наступать на викингов в доспехах.

Вновь раздался тонкий, сладкий напев костяной флейты. Эхо симфонией обволакивало окружающие пики. Гейнор выругался и с ненавистью обернулся на индейца – тот сидел по-турецки на холке мамонта и, закрыв глаза, играл на флейте.

Что-то происходило с мечом Гейнора. Он задрожал в руке хозяина, начал извиваться. Гейнор кричал на него. Схватил обеими руками, пытался овладеть им, но не мог. Неужели я прав? Неужели флейта в самом деле способна контролировать меч?

А затем мой собственный меч буквально потащил меня к тропе, по которой ушла жена. Позади меня раздавались крики Гейнора и его парней. Я молился, чтобы индеец отвлек их. Мне нужно помочь моей дорогой жене, моей любимой, единственной, кто придает мне душевное равновесие.

– Уна!

Голос мой унесло насмешливым ветром. Каждый раз, как я пытался позвать ее, ветер крал все звуки. Я ощущал лишь вибрацию меча, который каким-то образом звучал в унисон с ураганом. Неужели у меня в руках меч-предатель? Может быть, клинок хранит верность завывающему черному вихрю, в чьей глубине я теперь мог разглядеть злорадное лицо – оно предвкушало, что сделает с одинокой женщиной, которая все еще шагала к нему, со стрелой на натянутой тетиве, решительно, словно собиралась подстрелить оленя.

Черный туман начал разливаться вокруг смерча. Длинные щупальца потянулись к Уне, окружили ее, она перепрыгивала их, словно девочка, играющая в классики, и продолжала целиться.

А затем она выпустила стрелу.

Гигантская перевернутая пирамида из воздуха и пыли закричала. Внутри нее раздалось нечто вроде смеха, и от этого звука у меня в животе все свернулось узлом. Я побежал быстрее, пока не оказался на тропе, которая двигалась под ногами, словно ртуть. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы сохранить равновесие и понять, что не обязательно утопать в этой субстанции. Прилагая усилия, я мог идти по ней. А если еще чуть-чуть постараться, то и бежать.

И я побежал, когда Уна выпустила вторую стрелу, а затем и третью в течение нескольких секунд. Три стрелы образовали углы треугольника на лице вихря. Он разъярился, начал брызгать пеной, пытаясь избавиться от стрел. В глазах его светился разум, но, казалось, он совершенно потерял над собой контроль. Владыка Шоашуан продолжал ухмыляться и хохотать, щупальца его сворачивались, становились все более упругими, когда он тащил мою жену в свое чрево.

Флейта прозвучала в третий раз.

Уну резко выбросило из тела смерча. Вероятно, стрелы вместе с флейтой сотворили чудо. Она отлетела на Сияющую тропу, рухнув крошечной кучкой костей, прикрытой ярко-белыми одеждами из буйволиной шкуры, и осталась лежать на мерцающей серебром полосе.

Я прокричал ее имя, пробежав мимо: у меня не было времени, чтобы понять, жива ли она, – я решил отомстить этой твари и помешать ей снова наброситься на мою жену.

Меня поглотил рвущий уши крик, легкие наполнил смрадный запах, и я предстал перед мерзейшей харей – она ухмылялась мне из глубины урагана. Тварь облизнула темно-синие губы, открыла желтую пасть и высунула язык, готовясь сожрать меня.

Но мой Равенбранд разрубил зеленовато-коричневый язык на две части, взвизнув от радости, словно гончая на охоте. Еще одно движение клинка – и язык четвертован. В жутком взгляде вновь вспыхнуло понимание, словно смерч осознал, что имеет дело не с простым смертным, а с полубогом – ибо, когда меч прикипал к моей плоти, я не мог уже быть никем другим. Лишь смертным, получившим силы богов и уничтожающим их.

И не меньше.

Я захохотал, глядя в его округлившиеся глаза. Ухмыльнулся, изображая его окровавленный рот, пока он заглотил свой разрезанный язык и пытался придать ему новую форму. И пока он тратил силы на восстановление, я ударил снова, на этот раз прямо в горящий глаз, разрубая тонкий сосуд, бегущий по зрачку. Чудовище стонало и бранилось от боли и гнева. Стрелы Уны ослабили его.

Я ударил по дымчатым щупальцам, словно они были плотью и меч мог разрубить их. Но Владыка Шоашуан непрерывно восстанавливался и преображался, все время принимая внутри перевернутого конуса новые формы, словно пытался найти лучший способ меня уничтожить.

Но он не мог этого сделать. Я напитался похищенными душами множества убитых мною совсем недавно. Свежими душами, которые не пришлось делить ни с какими демоническими владыками. Я ощутил знакомый жуткий экстаз. Ощутив его раз, будешь всегда бояться ощутить его снова – и при этом жаждать, поскольку забыть невозможно. Жизненная сила убитых подкрепляла мое человеческое тело, превращая его в сверхъестественный проводник темной энергии меча. Об Уне как о сопернице забыли. Теперь я принадлежал мечу без остатка.

Меч вонзился глубоко в чрево твари. Только Равенбранд знал, куда надо бить, потому что только он находился в том же мире, что и демон-владыка, чьи силы я и сам когда-то пытался обуздать. Но теперь у меня не осталось подобных амбиций. Я сражался за свою жизнь и душу.

Темная энергия вливалась в меня, обостряя ощущения. Я почувствовал себя невероятно живым. В полной боевой готовности. Я отбивал щупальца, пытавшиеся схватить меня. Бешено хохотал. Снова и снова вонзал меч в голову, и тело вихря извивалось, выло, кричало и билось, угрожая уничтожить горы.

Кем бы я ни был, самим собой или Элриком из Мелнибонэ, я держался за них изо всех сил, хотя казалось, что в этот миг тысячи других личностей притягивались к нам. Притягивались благодаря силе Черного меча. Может ли из зла получиться добро, как часто бывает, когда зло получается из добра? Это даже не парадокс, а непреложный факт человеческого существования. Держа меч двумя руками, я перерубил то, что, вероятней всего, было яремной веной твари, и мои усилия были вознаграждены. Смерч неожиданно сдулся, превратившись в широкое грязное облако, меня же с ног до головы покрывало то, что находилось у него внутри, – его кровь. Зеленая липкая жижа сковывала каждое движение, несмотря на мою невероятную силу, она застывала плотной коркой на теле.

Я нанес твари опасный удар, но теперь и сам стал беззащитен; ветер кружил меня, а затем бросил на Сияющую тропу, как прежде отбросил мою жену. Я упал, сбитый с ног, но меч из руки не выпустил, успел подняться в тот самый миг, когда увидел, что на меня несется чудовищный белый буйвол.

Инстинкты и природная кровожадность клинка сработали одновременно. Я поднял большой черный боевой меч, словно вертел, и пронзил мощную грудь бизона. После второго удара бизон упал. После третьего кровь хлынула на лед.

Я победно обернулся, ожидая благодарности тех, кого спас. Но лицом к лицу столкнулся с вновь прибывшим. Белолицым и красноглазым, таким же, как и я. Он мог бы быть моим сыном – на вид ему было не больше шестнадцати. На лице его было выражение недоверчивого ужаса. Что не так? Разумеется, это был тот же самый мальчишка, которого я видел на острове. Но кто он? Не сын мой и не брат. И все же мрачное лицо несло все признаки фамильного сходства.

– Итак, – сказал я, – враг повержен, господа. Что еще нужно сделать? Ответом мне было молчание.

– Что, приключения вам не по зубам? – Я все еще ощущал эгоцентрическую эйфорию – она пришла, когда я пролил столько крови.

А затем я понял, что индеец и альбинос смотрят на меня с такой серьезностью, словно я совершил ужасную ошибку или даже преступление.

Индеец шагнул вперед. Он протянул руку, вырвал у меня меч и бросил его на тропу. Затем заставил меня повернуться и показал, что лежит за моей спиной.

Это была Уна. Ее белая накидка из буйволиной шкуры обагрилась кровью. На теле зияли три раны от меча. Они находились именно там, куда я ударил белого буйвола.