У меня не было сомнений относительно того, как поступит Йон. Думаю, у Гвин тоже, поэтому она и выдвинула такое условие. Ничья жизнь — кроме, возможно, жизни их детеныша, но об этом мне пока было рано судить — не могла для одного носителя метки сравниться с жизнью его второй половинки. Даже если бы глава Общества попросила голову Меркурио, а не просто его самого, мой альфа вряд ли бы долго сомневался. Это было похоже на инстинкт, на безусловную и безоговорочную необходимость, на ломку наркомана, если угодно. И я знала, что если попрошу его об этом — даже если просто нейтрально озвучу всю ситуацию и условия, — он сделает все, что потребуется. Знала потому, что сама бы поступила точно так же.

Может быть, поэтому я хотела отсрочить неизбежное. Поэтому не стала звать его сразу же, а убедила себя, что слишком устала и хочу спать, а поэтому нормального разговора все равно не выйдет. Застелив себе постель, я свернулась под одеялом в комочек, уложив левое предплечье так близко к лицу, как это было только возможно. Запах Йона, источаемый меткой, был моим лучшим успокоительным и снотворным, и я сама не заметила, как очень быстро настроилась на его волну и погрузилась в сон, лишенный всяческих воспоминаний о том, что произошло.

Мне снился мой альфа. Сперва это был просто невнятный набор образов и ощущений, но постепенно среди них начала проступать более явная картинка. Мы с Йоном танцевали посреди полупустого зала, как две капли воды похожего на зал моей школы, где проходил выпускной. Я жаловалась мужу, что меня тогда так никто и не пригласил потанцевать, потому что мой бывший дружок-альфа нашел себе новую омегу, а еще, видимо, пустил обо мне пару неприятных слухов, потому что после него никто не решался даже просто позвать меня на свидание или сделать ни к чему не обязывающий комплимент. Странно, что я не вспоминала об этом столько лет, а теперь вдруг это снова всплыло в памяти.

— Но зато теперь я рядом, правда? — улыбнулся мне Йон из сна. — Я буду приглашать тебя танцевать хоть каждый день, если захочешь.

Я с благодарностью ему улыбнулась и привстала на цыпочки, чтобы поцеловать. Поцелуи во сне редко похожи на настоящие, но в тот момент я была готова поклясться, что ощущаю все настолько ясно, словно это происходило наяву. И продолжая целовать его, я вдруг почувствовала, как меня кто-то обнимает сзади — чьи-то руки скользнули по моему животу и выше, к груди. Я успела на долю секунды испугаться, но потом услышала голос того, кто стоял сзади.

— Не бойся, маленькая. Это просто я.

Раздвоение собственного альфы во сне показалось мне совершенно логичным, даже правильным — ведь теперь я ощущала его и спиной, и грудью, он защищал меня с двух сторон, как надежная броня. Мне нравилось ощущать его губы и руки в двух местах одновременно, и это возбуждало так сильно, что я едва могла сдерживать собственное нетерпение и жадное поскуливание.

Меж тем зал вокруг меня начал неуловимо меняться, приобретая иные черты — также знакомые, но связанные совсем с иным местом и временем моей жизни. Цветные прожектора, запах пыли и мой собственный — я знала, к чему все идет и совсем не сопротивлялась этому. Даже наоборот, с восторгом принимала такую смену декораций, ведь теперь мы здесь были только вдвоем — пусть даже один из нас внезапно обзавелся собственными клонами. И все они любили и хотели меня, и я отдавалась им с пьянящим восторгом собственной буйно цветущей чувственности. Это всегда был он. В каждом из тех, кто касался меня прежде, я любила его — эти крошечные отблески грядущего, до которого в полной мере получалось дотянуться, лишь бросившись в омут с головой. Я любила Йона в том альфе-старшекласснике, в каждой из своих невзаимных университетских влюбленностей, в той опьяневшей от похоти своре в зале с цветными прожекторами, даже в своем непутевом муже, который, пробыв в моей жизни дольше всех, оставил в ней меньше следов, чем чистая вода оставляет на стекле. Я любила Йона как часть себя — ту дикую, свободолюбивую часть, которая отказывается подчиняться правилам и жить по навязанной нам обществом схеме.

И ощущая его повсюду — в себе, снаружи, вокруг, — я чувствовала, как мое тело больше не может удерживать все это только внутри, что меня вот-вот разорвет на части белым электрическим пламенем, что затопит весь мир. И уже просыпаясь, но отчаянно пытаясь удержаться за обрывки тускнеющего сна, я поняла, что не могу этому сопротивляться. До боли выгнувшись в спине, отставив бедра назад, сжав зубами уголок подушки, я могла только сдавленно мычать, ощущая, как меня сотрясают изнутри в равной мере мучительные и сладкие судороги. Это не было похоже на долгожданную разрядку, скорее на вынужденный и болезненный суррогат того, что должно было быть на самом деле, и оттого я даже не могла в полной мере насладиться этими ощущениями.

Когда мышечное напряжение наконец меня отпустило и я расслабилась, мне понадобилось несколько минут, чтобы восстановить дыхание и прийти в себя. Давно мне не снилось таких ярких и красочных снов. Обычно моему подсознанию вполне хватало того, что происходило наяву, и оно не накручивало себя дополнительно. Может быть, это знак, что я слишком глубоко погрузилась в чужие проблемы и мне стоит дать себе отдохнуть? В любом случае просыпаться от подобного было приятнее, чем от кошмара — пусть даже кошмар ждал меня наяву.

«Хана?»

Я услышала голос Йона у себя в голове еще до того, как поднялась с кровати. На мгновение задумалась о том, донеслись ли до него отголоски моего сна, но эта неловкая мысль очень быстро затерялась среди куда более важных вещей.

«Они добрались?» — без приветствия спросила я.

«Да, они здесь, — коротко подтвердил он. — Вопрос в том, почему ты нет».

«Я решила попробовать достучаться до Гвин».

Не знаю, было ли это ложью в полном смысле слова — или же я действительно сумела убедить себя, что вернулась назад именно для этого. И что у моей необдуманной вылазки за отставшими был какой-то смысл и рациональное объяснение.

«Ты… что?» — помолчав, уточнил мой альфа.

«Ты слышал. Меркурио не верит, что она способна нас услышать, но я хочу попробовать. Дай мне пару дней, хорошо?»

«Пару дней? Хана, мне это совсем не нравится».

Я на мгновение закусила губу и опустила глаза. Мне это тоже не особо нравилось, но какие еще у меня оставались варианты? Попросить его притащить сюда Меркурио? И к чему нас это приведет? Пока я была здесь, существовала хоть и маленькая, но все же вероятность, что Гвин передумает. Что мне удастся убедить ее, что единственный шанс вывести Общество из-под удара это распустить его — особенно теперь, когда Анни была в руках Церкви. Даже если бы, как она сама говорила, церковники бы и отловили потом кого-то случайно, это была бы одна пара, а не все сразу. Новые имена, фамилии, адреса, чтобы никто не знал наверняка, где находятся остальные. Подземное убежище уже было скомпрометировано, вопрос был в том, что делать дальше.

«Йон, доверься мне, — попросила я. — Присмотри за Меркурио и остальными и скажи им, что все нормально. Я в порядке, и я смогу за себя постоять если что».

«Передай это психованной, что если она тебя не отпустит через два дня, Церковь перестанет быть ее врагом номер один», — проворчал он.

«Я передам, — улыбнулась я. — Не волнуйся, пожалуйста. Я очень тебя люблю, все будет хорошо».

«Я тоже тебя люблю, маленькая. Будь на связи и… не делай глупостей, ладно?»

«Как будто я когда-нибудь их делала», — фыркнула я, но он уже не ответил. Его запах, источаемый моей меткой, на несколько секунд усилился, окутывая меня плотнее, а потом снова растаял, став едва уловимым. Я ненадолго прижалась к своему предплечью губами, посылая ему ответный привет, а потом решительно откинула одеяло и села в постели.

Как я и думала, дверь в мою комнату была заперта снаружи и выйти в коридор я не могла. И хотя утолить жажду получилось водой из-под крана, пустой желудок, в котором уже давно переварилось печенье из кабинета Меркурио, все навязчивее давал о себе знать. Конечно, я пока не думала о том, что Гвин собралась морить меня голодом до того момента, как я не выполню поставленное ею условие, но тот факт, что радушие и гостеприимство местных жителей разительно уменьшились в сравнении с нашим с Йоном первым визитом сюда, был совершенно очевиден. Я не представляла, кем сейчас выглядела для них — и о чем вообще говорили между собой те, кто остался внизу. Осуждали ли они сбежавших или жалели, что им не довелось оказаться среди них? Как бы там ни было, я все еще верила, что у нас получится найти общий язык и каким-то образом договориться.