— Ты же понимаешь, о чем мы сейчас говорим? — наконец тихо спросила я. — Если нам даже удастся выбраться отсюда и увести с собой какую-то часть ребят, остальные тут застрянут. После такого она точно никого и ни за что не выпустит.
— Во-первых, мы этого не знаем, — возразил он, но, как и в моем случае, уверенности в этих словах не было ни на грамм. — А, во-вторых, это может быть нашим единственным шансом спасти хоть кого-то в принципе.
— Ты ведь знаешь ее лучше меня, — помолчав, проговорила я. В голову вдруг пришла мысль о том, как тут душно и каким блеклым был свет гудящих под потолком люминесцентных ламп.
— Сейчас мне кажется, что я никогда толком не знал, на что она вообще в принципе способна, — негромко отозвался он, сосредоточенно глядя в стол. — Утром она была… Я не знаю, как это описать. В ярости. И я понял, что медлить нельзя. Поэтому и начал всех готовить сегодня.
Мне хотелось сказать ему, что он зря паникует. Что нам не нужно принимать такого рода решения впопыхах. Что ситуация вполне может быть вовсе не такой катастрофической, как кажется. Но эти слова, только зарождаясь у меня в сознании, уже казались бесформенными и плоскими. И более того — не несущими в себе ни капли правды. А правда была в том, то ни он, ни я понятия не имели, что будет дальше. И принимать решения на основании этого простого факта было настолько сложно, что я нисколько не удивлялась тому, что Меркурио пытается посоветоваться хотя бы со мной, хотя я не имела практически никакого отношения ни к самому Обществу, ни к его внутренним противоречиям и проблемам.
— Я на самом деле не думаю, что имею право указывать тебе, что делать, — сказала я. — Но сейчас, глядя на тебя, я думаю, что ты замечательный лидер. Такой, какого Общество на самом деле заслуживает и кто заботится в первую очередь о жизнях и безопасности, а не о какой-то абстрактной цели, мести или чем-то подобном. Если ты считаешь, что нужно поступить именно так, я согласна тебя поддержать. И помочь чем смогу.
В тот самый момент я вдруг осознала, насколько в целом схожи наши ситуации. Меркурио, чтобы спасти хотя бы часть оймахистов от обоюдоострого меча паранойи и ярости Гвин с одной стороны и теоретической атаки церковников с другой, готов был пойти на риск и даже на жертвы в случае необходимости и принять за них ответственность. Йон поступал аналогично, когда рассматривал варианты решения проблемы с фермами Красной Лилии. Теория меньшего зла отлично работала в разрезе статистики и холодной логики, но совершенно иначе ощущалась изнутри, когда речь шла не о цифрах, а о конкретных, буквально ощущающихся на пальцах жизнях. Наверное, поэтому из меня бы никогда не получился хороший лидер, способный принимать сложные решения. Я слишком остро чувствовала чужую боль, слишком отчетливо была способна вообразить себе отчаяние, ужас и непонимание тех, кого определили в разряд «меньшего зла». Но в то же время слишком хорошо понимала, что иногда жизнь в самом деле не оставляет нам иного выбора. Все внутри меня билось и сопротивлялось этому — сопротивлялось самой идее, что справедливости в каком-то высшем смысле этого слова просто не существует. Что есть случайности, волевые порывы, решения и убеждения, но все это разбивается о непреклонную безжалостность реальности, где рано или поздно ты все равно вынужден выбирать. Я выбрала Йона, когда горел Дом, Йон выбрал спасение будущих жертв Красной Лили ценой крови в настоящем, Меркурио выбирал спасти своих друзей и единомышленников, понимая, что это может означать для тех, кто тут останется.
Меня затошнило, и я с трудом сдержала подкативший к горлу сгусток желчи. Таков ли был истинный облик мира, в котором мы все жили? Ты или тебя, убей, чтобы не быть убитым, осознай, как далеко ты готов зайти, чтобы сохранить то, что имеешь, и поступить правильно. Хотя о какой правильности вообще могла идти речь в ситуации, когда в какую бы сторону ты ни выстрелил, все равно попадешь в того, кто этой пули не заслужил?
— Тебе лучше остаться у меня, пока мы все готовим, — резюмировал Меркурио. — Не знаю, как долго нам удастся скрывать твое присутствие от Гвин, но, думаю, пока ей не до этого. Ночью выйдешь вместе с нами, так будет надежнее.
— Да, наверное, — не стала спорить я. Подпольщик еще какое-то время пробыл в кабинете, но больше мы с ним не говорили, а потом он ушел, заблокировав дверь, чтобы на меня тут никто случайно не наткнулся — благо крошечная личная уборная и какой-никакой запас воды и печенья в его тумбочке позволяли мне относительно безболезненно пробыть тут в одиночестве несколько часов.
Сперва, оставшись одна, я разглядывала так и оставшиеся на столе чертежи убежища, но очень скоро пришла к выводу, что линии ломаются и путаются у меня в голове, превращаясь в какую-то паутину, и я вижу не коридоры и переходы между отсеками, а какие-то якобы скрытые за ними фигуры и символы. Кажется, ощутив, что можно наконец-то расслабиться, мой мозг решил от греха подальше отключить все аналитические и критические функции, оставив только образное и эмоционально-интуитивное. Это ощущалось странно, и я поймала себя на мысли, что самым уютном местом в неярко освещенном кабинете Меркурио мне кажется дальний темный угол, где так удачно сгорбился старый матрас. Немного позже, опытным путем, я выяснила, что матрас закрывал дыру в стене, которая выглядела так, будто ее прогрызли мыши-киборги, но скорее являлась следствием общей изношенности бункера, за которым никто по сути в полной мере не следил уже много десятков лет.
Усевшись на матрас, я откинулась спиной на стену и закрыла глаза, почти физически ощущая, как время течет вокруг и сквозь меня. На ум пришли те несколько дней, что я провела в подвале Красной Лилии, пока Йон им на потеху сражался на арене с бешеными альфами. Обернувшись назад, к той, прежней Хане Росс, я могла лишь удивляться тому, как долго ей удавалось не пускать все происходящее внутрь себя. Вокруг нее разворачивался настоящий фильм ужасов, а она, снова и снова выходя сухой из воды, после умудрялась легко обо всем забывать и снова становиться счастливой. Или мне только казалось, что это было легко? Может ли так быть, что я достигла своего психологического предела? И с тем, что происходит здесь и сейчас, уже просто не справлюсь? Как много вообще мог кто-то вынести, прежде чем запас его прочности окончательно истощится?
Мне вдруг очень захотелось почувствовать Йона — услышать его голос, пусть даже только в своей голове. Когда больше ничто не помогало, он был удивительным образом способен разогнать даже самые тяжелые тучи на моем небосклоне. Но мой альфа не отвечал. Я словно бы не могла нащупать его в разделяющей нас межпространственной пустоте, пусть даже отчетливо ощущала его в ней присутствие. Интересно, он чувствовал то же самое, когда я закрывала от него свои мысли?
Он ответил спустя пару часов — уже когда я успела, сама того толком не осознавая, задремать прямо на затыкающем дыру в стене матрасе. Извинился, сказал, что был на важной встрече, и мы поговорили. Я рассказала о том, что задумал Меркурио, и спросила Йона, сможем ли мы временно расселить оймахистов внутри «Элизиума» — например, в тех квартирах, где Джером раньше содержал свой «гарем» и где какое-то время жила Джен. Альфа был не против, но по его тону я поняла, что сейчас ему категорически некогда думать обо всем этом. А еще — что он не слишком-то доволен тем, что я не дождалась Кадо и поехала на Площадь Фонтанов одна.
«А как… твои успехи?» — решила сменить тему я.
«Все по плану, — коротко ответил Йон. — Прости, маленькая, я, видимо, буду очень занят в ближайшие дни. Так что если не смогу… ответить сразу, не пугайся, хорошо?»
«Хорошо, — покладисто согласилась я. — Так ты точно не против, что я приведу оймахистов в «Элизиум»?»
«Главное, чтобы они не привлекали слишком много ненужного внимания, — заметил он. — Нам сейчас это ни к чему».
«Да, я понимаю, — согласилась я. — Меркурио сказал, что сможет их расселить, когда решит проблему с документами и остальным. Не знаю, сколько это продлится, но, надеюсь, что не слишком долго».
