А выйдя на улицу, вдруг поняла, что не хочу садиться в машину и вполне могу прогуляться до дома пешком. Поэтому набрала Кадо и отпустила его на остаток вечера. Он даже не стал спорить — почему-то больше ни у кого из нас не было сомнений в том, что Восточный город для меня неопасен.

Чтобы срезать путь, я решила пойти через парк, где несмотря на довольно поздний час и сомнительную погоду было еще полно народа — кто-то бегал, кто-то гулял с собакой, небольшая группа совсем молодых альф, от которых так и фонило безудержными феромонами, играла в баскетбол, периодически шутливо врезаясь друг в друга плечами, а на отдельных скамеечках сидели парочки с фирменными стаканчиками из ближайшей кофейни. Мир в самом деле продолжал существовать, и мне вдруг показалось — возможно, только и исключительно потому, что мне в самом деле хотелось так думать, — что он и правда стал самую чуточку лучше.

У меня в кармане завибрировал телефон, и я без всяких опасений потянулась за ним, лишь мельком скользнув взглядом по экрану.

— Алло?

— Привет, сестренка, — раздался знакомый нежный голос на том конце провода. — Хотел узнать, есть ли у тебя планы на вечер?

— Это уже почти звучит как предложение, так что я бы отменила любые, даже если бы они были, — расплылась в широкой улыбке я, чуть склонив голову. — Правда я отпустила на сегодня Кадо, так что добраться до вас будет немного проблематично.

— А я как раз в городе, — ничуть не смутился он. Потом помолчал и немного неловко уточнил: — Прозвучит немного странно, но… ты давно была на кладбище?

Мы встретились с ним спустя сорок минут — Дани ждал меня у одной из боковых калиток центрального городского кладбища, но прежде чем я успела отпустить заготовленную шутку про то, что мы вроде как только что все чудом избежали участи тут оказаться, так зачем искушать судьбу, все слова как-то застряли у меня в горле. Хотя, наверное, мне стоило заподозрить что-то неладное раньше — еще когда он в принципе предложил увидеться где-то за пределами особняка его матери.

Медвежонок стоял около витой чугунной ограды, обвитой сухими плетями дикого винограда, и задумчиво смотрел куда-то сквозь нее на серые надгробные камни, потемневшие от осенних дождей. И я бы, возможно, даже его и не узнала, если бы он тут не был совсем один. Потому что сейчас передо мной стоял не кардинал Восточного города, а обычный семнадцатилетний мальчишка с непослушными белокурыми локонами и большими голубыми глазами, одетый в джинсовую куртку с теплой подкладкой и заляпанные грязью кеды.

— Где… где твоя мантия, Дани? — только и смогла спросить я.

— Дома, — пожал плечами он. — Она слишком тяжелая, мне никогда не нравилось ее носить.

— Я просто… немного отвыкла видеть тебя таким… — Я абстрактно повела рукой в воздухе.

— Таким… обычным? — с улыбкой предположил он. — Да, я тоже отвык от себя такого.

— Зачем ты пригласил меня сюда? — решила сменить тему я, подойдя ближе. — В смысле — именно сюда? Твоего отца ведь похоронили не здесь, да?

— Да, — кивнул Дани, и на мгновение его обычно такое кроткое лицо ожесточилось. — Он остался в главном склепе Этерия, как и положено всем бывшим Иерархам. Но я бы все равно вряд ли стал его навещать. Знаешь, после того, что он сделал, я… окончательно разочаровался в нем.

Медвежонок открыл скрипящую калитку, пропуская меня внутрь, и я вошла на кладбище, окунувшись в запахи мокрой земли и зелени. Снова начал накрапывать дождь, но прежде чем я успела пожалеть о том, что не взяла зонт, омега раскрыл над нашими головами свой.

— Почему разочаровался? — спросила я, с благодарностью приняв предложенную мне руку и взяв парня за локоть. На ощупь он был все таким же — кажущийся мягким снаружи, но каменно-твердый внутри. Как изящно порхающий по сцене танцовщик балета, тонкий и почти прозрачный, но способный одной рукой поднять над собой партнершу.

— Он не смог справиться, — тихо и задумчиво ответил Дани. — Вместо того, чтобы принять неизбежное и жить с ним, он предпочел в ужасе удрать от него. Он так и не смог смириться с тем, что его единственный сын родился омегой и что из-за этого все его мечты о блестящей церковной карьере пошли прахом. Он до последнего отказывался признавать то, что в его большом и таком важном плане одна из самых главных ступеней прогнила насквозь. Закрывал на это глаза до последнего, надеясь, что как-нибудь так получится и все обойдется, да вот только… От правды никуда не денешься, верно, сестренка?

Он поймал мой взгляд и улыбнулся, и я ответила ему тем же, хотя мне вдруг показалось, что он чего-то недоговаривает — что наш разговор на самом деле должен быть совсем не об этом.

— Да, правда это… такая штука, — неуклюже подтвердила я, перешагнув через очередную лужу в промятом времени углублении каменной дорожки. Постепенно вокруг нас начинала сгущаться темнота, в которой тонули очертания деревьев и надгробных плит. Возможно, не повидай я все ужасы этого мира лицом к лицу, мне бы могло сейчас стать немного не по себе. — Но я рада, что хотя бы одной мировой загадкой у нас стало меньше. Значит, Гвин и остальные все же были правы? Это люди наши предки, а на не наоборот?

— Я не знаю, — вдруг пожал плечами Дани.

— В смысле? — не поняла я. — Как ты можешь этого не знать?

Омега остановился, и мне пришлось остановиться тоже, чтобы остаться с ним под одним зонтом. Он очень внимательно смотрел на меня, как будто собираясь с духом, чтобы произнести то, что давно хотел мне сказать:

— Экспертиза не дала однозначных результатов. На самом деле ни я, ни ребята, которые этим занимались, не знают наверняка, как связаны наши с людьми расы. Они продолжат исследования, но на это могут уйти годы, и мы все равно никогда не будем уверены до конца. Пока рабочей является версия, что и бестии, и люди это потомки некого… третьего вида. Кого-то, кто был на Земле до всех нас. Но после того, что Церковь натворила с нашей историей, я ума не приложу, как и где мы можем найти хоть какие-то сведения об этом.

Я потрясенно молчала, совершенно не зная, что сказать. Потом еле-еле выдавила из себя:

— Но ты же… Там на Празднике… Ты же сказал на весь мир, что люди наши предки и что…

— Я много думал об этом, — кивнул Дани, переводя задумчивый взгляд вперед и снова начиная шагать по дорожке, увлекая меня за собой. — В тот самый день, когда ты впервые попросила меня об этом, я сразу понял, что должен сделать вне зависимости от того, что покажет экспертиза.

— Я… я не уверена, что понимаю, — призналась я.

— Что такое правда, сестренка? — спросил он, коротко посмотрев на меня. — И чем она отличается от лжи?

— Правда произошла на самом деле, а ложь… просто кто-то придумал, — предположила я.

— А если нет возможности выяснить, произошло ли что-то на самом деле или нет? Или если… никто и не пытается это выяснить? — Его голос был все таким же задумчивым и мягким, обволакивающим меня, как и его сладкий одуванчиковый запах, который омега впервые за последние месяцы не пытался подавлять.

— Правда все равно только одна, — помотала головой я. — Неважно, знает ли ее кто-то или нет. Она не меняется из-за этого сама по себе.

— Наверное, — не стал спорить он. — Но для себя я решил, что правда это то, во что мы готовы верить. То, во что нам хочется верить больше всего на свете. Для моего отца такой правдой была история о золотом ребенке и величии, которое он принес с собой. Для меня правдой стала ты и братишка Йон.

— Хочешь сказать, ты сделал это… ради нас? — не поверила своим ушам я, снова останавливая его и с покалывающей в пальцах тревогой вглядываясь в его такое безмятежное и совсем еще юное личико, на котором, кажется, даже пушок никогда не рос.

— Я сделал то, что считаю правильным, — легко отозвался он, нежно проведя пальцами по моей щеке. — То, что не мог не сделать, потому что шанс для такой речи и такой правды бывает раз в тысячу лет.

— Но это… это… — растерянно забормотала я, тщетно пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли. — Это же новая ложь взамен той, которой потчевала нас Церковь все эти годы!