Я не дала ей время на протест, обогнула кофейный столик и направилась в свою комнату. Ярко-белый цвет покрывала был испорчен картонной коробкой небольшого размера. Адрес Кларка — мой адрес, моя прошлая жизнь был написан на маркировке. Я покопалась в комоде, ища что-нибудь, чтобы открыть посылку, и достала маникюрные щипчики. Острым кончиком с трудом порвала упаковочную ленту. Когда подняла боковушки и сняла обёрточную бумагу, моё дыхание стало неравномерным.

Моё сердце упало в желудок.

Он сделал это нарочно.

В верхней части коробки для обуви — моей коробке воспоминаний, единственном предмете, который у меня остался от отношений с Декланом, лежал листок бумаги. Я прятала коробку в шкафу, и когда в спешке уходила, то не смогла её забрать. Кларк нашел её. Он увидел единственное доказательство моего проклятия и положил его сверху в центре. Я взяла лист бумаги, и он затрясся в моих пальцах, когда я шёпотом прочитала на фирменном бланке: «Женский оздоровительный центр». Ниже дата — 13 августа. Моя подпись внизу и моё соглашение об оплате — моя сделка с Дьяволом. Крупные капли упали на бумагу. Слёзы. Я даже не осознавала, что плачу. Я откинула упаковочную бумагу на кровать и вытащила обувную коробку из упаковки.

Крышка была хрупкой из-за того, что её годами открывали; годами я натыкалась на время, в которое никогда не вернусь. Кожа покрылась мурашками, когда подумала о том, что Кларк касался здесь всего, чтобы найти этот документ. Он лежал на дне.

Отпечатки его пальцев испортили историю, которую я не хотела, чтобы он видел. У меня перехватило дыхание, когда я посмотрела на памятные вещи и нашла единственную фотографию Деклана, которая у меня была. Вынула её из коробки дрожащими руками. На нём была белая рубашка из плотной ткани и поношенные джинсы. Он был испачкан краской. Деклан не хотел смотреть в объектив: голова опущена вниз, рука в волосах, улыбка вышла кривой. На фото ему всего лишь семнадцать лет, но уже каждой своей частичкой он походил на мужчину. Я издала пораженный вдох и прижала фотографию к груди, а мои колени опустились на пол в поражении. Лоб упирался в край кровати, плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Моё сердце вновь разбилось, как каждый раз, когда я осознавала то, что уничтожила.

— Повтори, — прошептала она. Её голова лежала на моём животе, и даже несмотря на то, что я не мог видеть лицо Пэйдж, я чувствовал её улыбку.

— Я становлюсь лучше с тобой… и я люблю тебя. — Её ладонь прошлась по моему голому животу, и мышцы в ответ сократились.

— Я тоже тебя люблю. — Она повернула голову, и задев кончиком носа мою кожу. Пэйдж вдохнула, и мои губы растянулись в непроизвольной улыбке. — Сильно.

Услышав голоса спорящих братьев, пробивающийся через дверь, я подпрыгнул, а тело Пэйдж застыло, и я притянул её ближе.

— Они же не зайдут сюда, правда? — спросила она, её голос дрогнул от беспокойства.

— Не-а, они же знают, что ты здесь.

Она оттолкнулась от меня и так быстро приподнялась на локте, что это казалось сверхъестественным. Она шлёпнула меня по груди, и я засмеялся.

— Что ты имеешь в виду? Ох, черт возьми.

Она попыталась натянуть одеяло на свою обнаженную грудь, но я отдернул его и прошёлся взглядом по её коже, пока она не покраснела. Я поиграл с локоном её волос, и аккуратно заправил за ухо.

— Они знают, что ты пришла сегодня вечером, а не то, что мы… Это … — Я поднял руку и положил на её щеку, — … это между тобой и мной.

Я сел, а Пэйдж закрыла глаза и потянулась за моим прикосновением. Я мягко поцеловал каждое её веко, и, когда отстранился, её глаза распахнулись.

— Я знаю, насколько вы близки, ребята. Ты доверяешь им во всём, и я решила, что ты…

— Пэйдж, два года назад ты села рядом со мной в том чертовом школьном коридоре и открыла мне мир. Ты вернула мне разум, и сегодня… —Я захотел поцеловать её, чтобы снова вернуть эту предвкушающую электрическую пульсацию. Хотел услышать, как она глубоко дышит, вздыхает и воссоздает тот момент, когда мы, наши тела наконец-то соединяются. Воссоздать момент, когда она приняла каждую частичку меня и вывернула наизнанку, и я взорвался гораздо сильнее, чем шестнадцатилетний мальчишка. — Сегодня ты подарила мне себя.

— Ты уже и так мной владел, Деклан. — Её губы растянулись в застенчивой улыбке.

— Ты подарила мне своё тело. А этим идиотам за дверью… да, я им верю, но с тобой… Доверие между нами другое — ты веришь в меня даже тогда, когда никто не верит.

Пэйдж прислонилась лбом к моему и подняла руки к моему лицу. Она выдохнула, и ее теплое дыхание защекотало мои щеки. Пэйдж пахла мятой и мылом, и когда поцеловала меня, я застонал. Мир за дверью моей спальни пропал, когда она села верхом на меня, наполняя себя не только моим телом. Она наполнила свои легкие моим пульсом и вкусила мою душу своим сладким языком. И не имело значения, насколько громко за дверью Лиам кричал на пьяного отца. Наше дыхание, нетерпеливые вдохи секса и желания затуманили комнату, и я слышал только то, что чувствовал. Когда я обхватил её бёдра, почувствовал шелковистую кожу напротив моей груди, медленно горящий огонь в моём животе усилился.

«Она предназначена для тебя».

«Она твоя».

Игла вошла слишком глубоко, и я открыл глаза.

— Дерьмо.

— Соберись, чёрт возьми, Декс. Я почти закончил. Я оставил самую худшую часть напоследок. Это всегда причиняет адскую боль, — Лиам улыбаясь, покачал головой, — ты знаешь это.

Я вспомнил цитату Голуэя Киннелла (Примеч. Голуэй Киннелл — основоположник «американского белого стиха»), вытатуированную на моей груди слева: «Не обращай внимание. Самоопределение — не самое важное. Позволь нашим шрамам влюбиться».

«Книга ночных кошмаров» — произведение, с которым я мог себя соотнести. Чертовски сумасшедшие образы, которые создал автор, казалось, соответствовали моему извращенному мозгу. Я никогда особо не задумывался о себе. Пэйдж была единственной, кто укрепила меня, но она также оставила меня напуганным и раненым, поэтому это цитата действительно мне подходит.

— Вечером собираешься в «Рев»? — спросил Лиам протирая свежую татуировку на моей коже, и это ужалило.

— Конечно, но на завтра у меня забронировано время в студии, поэтому я не задержусь. Тана идёт с тобой?

Его глаза потемнели от сожаления.

— Может быть. Я еще не решил. Сказал ей, что мне нужно немного пространства.

— Она никогда не заполнит пустоту. Тебе нужно бросить её. — Я увидел, как он сжал челюсть, и дал минуту, чтобы он успокоился, прежде чем продолжил: — Не так уж плохо быть в одиночестве.

— Говори за себя. В такие моменты мне кажется, что из тебя выйдет лучший священник, нежели из Кирана, — пошутил он, но я услышал в его словах тревогу. Он откатился на табурете, чтобы полюбоваться своей работой.

— Я чувствую себя лучше, Лиам. Не волнуйся за меня.

Он положил машинку на стол.

— Когда ты в последний раз трахался, младший брат?

Пэйдж. Это всегда была Пэйдж. Мое молчание говорило за меня.

— Это то, о чем я думал. Ты ни с кем не встречаешься, не трахаешься, и это сводит тебя с ума. — Лиам встал, снял перчатки и бросил их в мусорное ведро.

— Я чувствую себя …

— «Лучше», да, я тебя услышал. — Он взял мазь и бросил её мне. Я легко поймал тюбик, и Лиам покачал головой. — Ты обязан попробовать. Просто попробуй, Декс.

Он прав.

«Кто захочет тебя?»

Я на мгновение закрыл глаза, пытаясь прогнать этот ворчащий голос.

— Я попробую.

Лиам несколько секунд смотрел на меня, а затем кивнул.

— Ладно. Давай-ка здесь приберём. Киран ушел полчаса назад. Он отправил сообщение, что забронировал для нас столик.