— Да, они прекратили все его лекарства. Отлучили на несколько дней, но он… — его низкий голос сдавливал слова, будто он боролся со своими чувствами. — Он вошёл в своё особое психическое состояние, он не говорил ни с кем. Он проявил жестокость к одному из персонала, когда они пытались отобрать его альбом. — Я не могла сдержать слезы, льющиеся по моим щекам. Он был совсем один в темноте. — Сейчас ему лучше. Врачи снова посадили его на лекарства. Несколько старых и новый нейролептик. Он хорошо выглядит. Снова говорит, но… он не хочет, чтобы кто-то его видел таким. Он не разговаривает ни с мамой, ни с Кираном. Только со мной.

— У него всё в порядке? Ему становится лучше? — от дрожи в моём голосе слова звучали неясно.

Лиам снова выдохнул.

— Вот в чём дело. Когда мы заглянули в его альбом… там был просто пиздец. Кучи страниц со случайными словами, набросками глаз… твоё имя. Фраза «Это навсегда», написанная многократно. Он отказывался от еды, и когда я был там, он меня словно не узнал. Он не мог вспомнить своё грёбанное имя, но… он знал тебя.

Глаза наполнились слезами, сердце вырвалось из клетки, и губы задрожали.

— Его отпускают через четыре дня. Я хочу, чтобы ты была с ним.

— Да. Конечно, — мне нужно было его увидеть.

— Нет, мне нужно, чтобы ты меня послушала. Мне нужно чтобы ты была там. Никаких больше побегов, больше никакой херни. Девять лет, Пэйдж, он был грёбанным зомби, а затем ты вернулась, и ему стало… лучше. Видеть Декса таким в той адской дыре, наблюдать, как он становится одержимым этим дерьмом в его голове — это самое тяжёлое, что я когда-либо видел. Ты была там с ним в этом хаосе, ты поддерживала его дух, и тебе лучше быть с ним, когда он выйдет.

У меня вырвался рваный вдох. Я была с ним. Он потерял себя, но я была его тросом. Мы были связаны, были одним целым.

— Деклан — моя жизнь, всегда был, ничто больше не удержит меня от него.

— Ты уничтожила его в прошлый раз, и это тяжело…

— Я здесь. Я здесь, Лиам. — Я выпрямилась в водительском сиденье. — Он — моё навсегда.

— Увидимся во вторник.

Разговор закончился, и я позволила себе сломаться. Позволила себе подумать о Деклане в маленькой больничной палате, потерянном, запутавшимся. Его глаза пусты, он что-то царапает в своём альбоме. Погруженный в попытки снова собрать себя по частям, и только воспоминания о нас держали его в настоящем, насколько было возможно. Я подумала обо всех этих вещах и упала в эту пропасть вместе с ним.

Большая гостиная, полностью белая, медленно душила меня. Отец стоял, прислонившись к дивану, его пальцы сжимали итальянскую кожу, пока мама тарахтела о моих обязанностях дочери и жены. Я провела вспотевшими ладонями по джинсам и нахмурилась.

— Он послал документы. Всё сделано. Через месяц я больше не буду его женой. Это то, чего я хочу, чего он хочет.

— В глазах Господа ты убежала с Декланом, бросила мужа ради другого мужчины, он напал…

— Кларк делал мне больно, Деклан защищал меня! — мой взгляд устремился к потолку, пока я пыталась успокоиться.

— Ты сбилась с пути, — самодовольный голос матери бил по каждой моей уязвимой точке.

— Не будь смешной, это бред. Почему ты не можешь увидеть это? Почему ты не можешь понять, что я была несчастна с Кларком, что он обращался со мной как с мусором? Бога ради, я — твоя дочь.

— Следи за своим языком, — губы матери сжались в прямую линию, и я закатила глаза.

— Ты думаешь, что ты лучше нас? — тон моего отца был беспощадным, он прищурил глаза.

— Н-нет, — заикнулась я, когда тяжёлый взгляд встретился с моим.

— Мир вокруг осуждает нас каждый день своими грязными ртами. Я вижу это в тебе. Ту одежду, что ты носишь, она не может спрятать то, что внутри тебя, что таится и живёт внутри твоего сердца. Ты снова отдала себя этому мужчине, ты погрязнешь ещё больше, — он безрадостно рассмеялся, и у меня свело живот, когда он выпрямился в полный рост и обошёл диван. — Его болезнь заполнила твою голову. Ты забыла священное писание? Послание Иакова 1 стих 15: «Желание, возрастая внутри Вас, становится причиной греха; грех же, в свою очередь, когда утвердится, порождает смерть». Ты позволила Дьяволу заклеймить свою душу, ты для меня теперь мертва.

Я ждала, когда появятся слезы, пока он шёл ко мне, но они не появились. Гнев разжёг оранжевое пламя, и у меня в груди запылало, когда я встала, сжав руки в кулаки по бокам.

— Сядь, — прошипела мать, но я лишь смотрела на неё.

— Никто из вас по-настоящему не набожен. Вам плевать на благополучие вашей дочери. Всё, о чём вы заботитесь, — статус. Вы оба повернулись спиной к вашему, так называемому, Спасителю. Мой Бог, мой Спаситель… он видит, кто вы на самом деле, и, поверьте мне, он будет судить вас соответственно.

Я почувствовала разрывающую боль на своей скуле и услышала звук удара, нанесенного рукой отца. Мои глаза наполнились слезами.

— Выметайся из этого дома! — прокричал он.

Я повернулась к матери, поднимая куртку с кресла и надевая её. Прикрывая щеку трясущимися пальцами, я схватила сумку свободной рукой.

— Библия также учит принятию, и любви, и прощению. Даже после осуждения, всегда есть шанс. — Мои глаза высохли, пока я смотрела, как глаза матери наполнились слезами. — Я не могу жить той жизнью, где не существует любви, а этот дом, он наполнен ненавистью. Если Рай выглядит так, как вы его нарисовали, то я не хочу ни части от него.

Я ждала. Наблюдала. Мама повернула голову, и по её щеке стекла одинокая слезинка, но взгляд был устремлён в стену. Лицо отца покраснело, наполненное презрением, а я всё ещё пыталась встретиться с ним взглядом.

— Убирайся, — на этот раз, он прошептал сквозь тонкие губы, сжатые от подавляемого гнева.

Повесив сумку на плечо и развернувшись, чтобы уйти, я подумала: может, сказать им, что я люблю их. Но когда я вышла из дома своей семьи на покрытую снегом лужайку, то всё, что я чувствовала к ним, было чистой ностальгией, возникшей на первобытном кровном родстве, затянувшим моё сердце.

То короткое время, что я пробыла в доме, мать умоляла меня понять их извращённые мотивы. Она умоляла меня вернуться в церковь, позволить им помочь мне. Но, к несчастью, их помощь включала вдалбливание изношенных моралей и полуправд. Я была мертва для них. Подняла капюшон и сделала глубокий вдох, и когда выдохнула влажный туман со своих губ, наклонила голову назад и позволила чистому воздуху кусать мой нос и щеки. Я была мертва для них, но через четыре дня снова исцелюсь.

Деклан держался за надежду обо мне посреди своего сумасшествия, и я буду с ним, когда он вернётся к своей реальности. Я буду пробираться сквозь неё, тонуть в ней, проглатывать мрачные моменты и пировать на радостных. Потому что это — наша любовь, и пока я смотрела, как огромные белые хлопья кружатся среди неподвижных объектов, я чувствовала это. Чувствовала тепло по всему телу, когда сделала шаг в белую пустоту.

— Мне нужно, чтобы ты убрал весь пирсинг и переоделся в это, — медбрат вручил мне бело-голубую больничную рубашку.

— Весь мой пирсинг? Я не пытаюсь убить себя, я…

— У нас проблемы? — медбрат расправил плечи. Он был на несколько дюймов выше меня и такой же мускулистый. Он прищурился, умоляя меня спровоцировать его.

Я боялся не физической боли, которую он мог причинить, а возможных лекарств, которые у него были.

— Нет, никаких проблем. — Я снял серёжки, и он протянул мне полиэтиленовый пакет для них. Начав снимать футболку, я замер, осмотрел маленькую ванную и потом глянул на него. — Ты будешь смотреть?

— Ага, — его губы сжались в ровную линию.