Нет! Ей не нужны душные признания и громкие клятвы в любви, в которой нет смысла, нет согласия, нет одухотворенности! Которая и сама не знает, что оно такое! Буйствующий огонь дошёл до температуры взрыва и вывел Мурси на свет, раскрывая кристальность восприятия.
— Между нами всё уже могло бы быть! — выдавила капитан, задыхаясь своей яростью. — Но ты просто выбросил меня в дикий космос! Вогнал наш совместный Путь в Бездну! Ты сжимал моё сердце в руке, отбивая нужный тебе мотив, не обращая внимания на то, как оно кровоточит. Ты знал, как я страдаю. Знал и наслаждался этим! Шрамы от твоей любви позволили мне как-то дышать, куда-то двигаться, искать ответы. А сейчас они же напоминают, что у нас давно могло бы быть «долго и счастливо». Но ведь ты делал всё, лишь бы наказать меня. Тобою двигали злоба и жестокость, порождённые извращенной привязанностью. Моя боль всего лишь реванш, разве не так?
— Ты о чём, Мила? Считаешь, я мог бы предпринять что-то другое? Выбрать иной Путь? — растерялся Джес. — А где гарантия, что нас не разоблачил бы Дуку? Нет, так рисковать не мог я и поступил верно. Не понимаю, отчего ты сердишься?
— Сержусь? Да я в бешенстве! Даже слепой, глухой, каматозный пациент с лоботомией может почувствовать моё остервенение!
— Пойми, это же не со зла, не на самом деле! Я не желал причинять тебе боль намеренно. Прими это! Всё что я хочу, только счастья и безопасности для своей малышки. Забудь былое, вычеркни из головы и пойдем дальше, рука об руку, как и должно быть.
— Забудь? Как? Сотрём мне память? Загипнотизируем? Стукнем по темечку?
— Не начинай, родная. Поэтому я и хотел, чтобы всё прошло после нашего отдыха. У тебя обыкновенная бабская истерика от усталости. Давай отоспимся, залечим раны и нормально поговорим.
— О чём, Джес? О чём нам говорить? Считаешь, я высплюсь и смогу не чувствовать? Это ты услышь, наконец, что для меня всё оставалось реальностью! Твоя ненависть, отгороженность, равнодушие. Твой отказ от места рядом со мной. Ты это хоть понимаешь? Долгие годы ложь была единственная моя явь. Я искала ответы, искала способ поговорить с тобой начистоту, а теперь узнаю, что всё, всё вокруг контролировалось исключительно из «любви ко мне»! Что мои друзья, мужья, любовники — подставные. Лена, Ванно, Морган, даже Коваксы! Дальше, какая твердь разверзнется? Я окажусь биоботом, в которого вживили подпрограмму, дали ложные воспоминания, заложили понятия добра и зла? Чем я сейчас отличаюсь от собственного клона?
— О чём говоришь ты? — нахмурился Христов. — Причём тут капрал твой, его бы точно никогда не нанял я. Он психопат с зависимостью. Ты только что открыла новый вид ауры, о каком другом сознании речь идёт? Поверь мне, пару месяцев в тихом монастыре рядом друг с другом вернут тебя в привычное состояние. Страдания облагораживают человека, печаль — золото, что даётся нам на взращивание душевной силы. Будь благодарна за такой урок судьбы! Ты стала сильней, мудрее, ответственней. И на поверку оказалось всё не таким уж и страшным кошмаром, лишь дымкой его. Случилось бы чудо, какое увидела Галактика, совершенное тобой, если бы не прошла ты весь Путь?
— Не понимаешь? Я не хочу быть мильнее и судрее! Я не хочу быть никем! Для тебя это было дымкой, а для меня, повторюсь, жизнью, единственной правдой. Мне нечего тебе больше сказать. У нас могло быть вот это вот всё — «рядом в горе и в радости» до тех пор, пока ты сжимал моё сердце, пока не замахнулся и не бросил свою любовь в Бездну. Ты мог прекратить в любую минуту мои страдания, но не сделал этого. Что же, теперь протащи свою собственную душу через «всегда открытые для тебя двери». Считай за благословение от меня любой намек, который поможет тебе отыскать, что ищешь и не можешь найти. Ты оплатишь мне тем же, соберёшь, что посеял. Пройди ненастоящую печаль, превратив её в золото. Я заставлю твою голову гореть. Думай обо мне в глубинах своего отчаяния. Сделай там дом, потому что моя душа точно больше никогда не будет раздавлена тобой!
— Ты отказываешься от меня? — в ужасе покачнулся Христов, с силой сжимая рукоять меча.
— Думай, как хочешь! — надменно произнесла Мурси, но не смогла до конца играть роль типичного бесчувственного храмовника. Мягкость и «соплежуйство» взяли верх, и она глубоко вздохнула. — Как учился меня ненавидеть, так научись теперь любить. Найди, наконец, в своих чувствах гармонию. Позаботься о Моту. Сделай её счастливой. По большому счету, она — это я, стопроцентная копия. А у меня полно и своих дел. Чао!
И Мурси резко развернулась, приосанилась вся и подчеркнуто деловой походкой направилась к замершему вдалеке Моргану. Выглядела она в тот момент так, словно собиралась исполнить вежливое приветствие Палачам.
***
Морган заметил, к чему идёт разговор его нянни с наставником и замер в традиционном ступоре. Всеми силами хотел убежать, чтобы не видеть развязки, для него слишком трагической, хотел крикнуть, чтобы постеснялись, хотел сделать хоть что-то и решительно потерял всякий контроль над телом. Всё, что ему оставалось, это стоять и смотреть на них издалека.
Вот сейчас и решится его судьба. Муся узнает, что наставник её любит, они поженятся, а он, Морган, вынужден будет пожелать им доброй жизни, ничем не выдав своего безнадежия. А сам после выйдет в космос. Ну не полезет же он в драку, в самом деле? Да и чего добьется, если даже ранит Христова, если даже победит его в честном бою?
Слова Мурси катар не слышал, хотя они становились всё громче, скатывались на истерические нотки. Просто все эти события и усталость оглушили Морика. И когда нянни неожиданно направилась к нему, подхватила под руку и куда-то повела, ноги сами собой последовали, оставляя разум в звенящей пустоте безысходности.
— Пойдемте, дорогой, посмотрим, можно ли помочь Гидросу, — деловым тоном проговорила Мурси.
Она всё шла куда-то вниз, увлекая за собой Моргана, а он безостановочно старался сообразить, что же произошло. И только спустя пару минут, наконец, очнулся. Вначале ощутил, насколько сильно Мурси дрожит. Всем телом. Но не от холода. Потянул воздух рядом, однако уловить, кроме запаха крови, ничего не смог. Они уже спустились, завернули за угол, скрылись с глаз оставшихся наверху соратников, но слова всё не шли из горла Моргана. А Мурси предпочитала в молчаливом ошеломлении переживать свой проступок. Наконец, катар решился прямо задать интересующий его вопрос:
— Вы… Вы не пойдёте с Христовым? — силясь, произнёс он.
— А зачем мне старый зануда, презирающий женщин, если у меня есть славный котик, гораздо моложе? — с напускной весёлостью ответила капитан.
— И кто он? — зачем-то спросил Морган.
— Как кто? Канцлер Шнобби, конечно же.
Морган остановился и поглядел на нянни, всё еще не понимая, что происходит. До его разума стали стучаться отдельные мысли и догадки, но они были столь невероятны, что катар просто боялся им верить.
— Ты — дурачок, — расхохоталась Мурси и вдруг подпрыгнула, ловко приземлилась прямо напротив него, схватила за руки и пропела: — Представляешь, Котик! Он меня любит. Любит по-настоящему! Как только взял на руки, так и всё, вкрашился по уши.
— Канцлер Шнобби? — опять спросил глупость Морган.
— Джес, кто же ещё! Представляешь, с детства полюбил! Вначале как ребенка, потом я его заинтересовала как девушка, теперь вот он женщину во мне видит. И всё это время продолжает любить по-разному, никуда у него чувства не уходят и не трансформируются, они складываются в отдельный мозговой котелочек и там варятся! А я была, кстати, очень красивым младенцем.
— Вы и сейчас ничего так, — зачем-то сказал Морган.
— Любит, любит, любит! Ха! Я нормальная, я достойна любви! Не чудовище и не исчадие бездны, не дочь греха, а обыкновенная баба!
— И вы с ним не пойдете? — ещё раз на всякий случай уточнил Морган.
— А, правда не хочу, — махнула рукой Мурси. — Тоже мне, важный кворч. Я же всё прочла. Он реально считает, что женщины предназначены только рожать и от того у него в душе полная херомантия творится. Джес не желает делать меня матерью своих детей, потому как хочет, шобы я жила вечно. А про вазэктомию видимо не слышал. Ой, такого ты в торхинарских сериалах и не видел, что у него там, в мозгах, шевелится. Хтонь, самая настоящая! А мне по вкусу прогрессивные мужчины, которые готовы меняться, способны видеть во мне личность, а не придаток к самому себе.
