Я бы выделил самые главные везения, коли речь зашла о них.

Их, на мой взгляд, было пять. Это, конечно, советская власть (несмотря на нескончаемые споры о её политической природе), которая спасла нас, киргизов, от национальной катастрофы 1916 года, когда после массового антицарского восстания, жестоко подавленного карательными отрядами русской армии, киргизы пустились в массовое бегство в соседний Китай. И мы выжили как народ лишь благодаря этой власти, которая установилась годом спустя, вернув отчаявшихся киргизов обратно и остановив их истребление.

Второе везение — это, конечно, социальная политика СССР, которая привела киргизов в конечном своём итоге к культурно-образовательному, демографическому, духовному возрождению.

Третье везение — это наше территориальное размежевание и образование Киргизской ССР среди пятнадцати союзных республик, что положило конец нашему многовековому кочевничеству.

Четвёртое везение — это, разумеется, наша государственная независимость, которая была достигнута не войной и не кровью, а принесена в страну как бы в клюве голубя.

Наконец, пятое везение — это, конечно, явление Айтматова, блистательный киргизский «серебряный век» 1960—1970-х годов, во многом предопределённый именно его творчеством и личностью.

У суверенного Киргизстана есть свои национальные символы, и они действительно прекрасны. Ала-Too, например. Это поэтический синоним Киргизстана. Таковы Иссык-Куль, величественный пик Хан-Тенгри, седовласый Алай, священная Сулайман-гора, дивные ореховые леса Арсланбоба. В этом же ряду символов легендарный стоит Талас — древняя столица киргизов, земля Манаса Великодушного. И одним из столь же бесспорных символов новейшего Киргизстана, конечно же, стал Айтматов. И мы счастливы осознавать это.

Помнится, однажды Чингиз Торекулович Айтматов замечтался вслух. Дело было в начале 1980-х, в большом зале филармонии, а речь шла об обмелении озера Иссык-Куль. Тогда об этом много говорилось, был даже создан некий фонд по его спасению. И Айтматов задумался о значении этого уникального киргизского моря для всех нас. Начал свою речь он едва ли не как Мартин Лютер Кинг: «Есть у меня мечта...»

«Я мечтаю, чтобы Иссык-Куль сохранился в своей первозданной красоте и наш народ вечно жил и благоденствовал на его берегах, по последнему слову цивилизации его обустроив и радушно встречая гостей отовсюду, да чтобы был дома мир и солнце сошлось в наш благословенный чамгарак...» Чамгарак — это верхняя часть юрты, откуда падает свет в её внутрь.

Зал, к которому обращался Чингиз Торекулович, на некоторое время затих; казалось, присутствующие унеслись на волне айтматовской мечты куда-то в будущее и пытались представить себе, как бы выглядело иссык-кульское побережье, ухоженное, развитое, сверкающее, как снуют по голубой воде озера белые яхты с надутыми разноцветными парусами, а киргизы управляют этой неземной красотой — здоровые, загорелые и счастливые...

В своё время Манас Великодушный тоже мечтал. Как повествуется в эпосе, он облюбовал Ала-Too, куда, подобно библейскому Моисею, привёл из Алтая киргизов, уговорив их оставить обжитые места. Поднявшись на легендарный Кароол в Таласе, он представил себе, как здесь будут жить киргизы, сплочённые и свободные.

Что ж, мечта Манаса в значительном смысле сбылась: мы живём на своей земле, не исчезли, не рассыпались и не растворились в других народах, живём в мировом сообществе как самостоятельная нация и независимое государство. Однако всё остальное, как видим, только начинается.

Да, кое-что уже удалось. Столица возрождается, с удивительной быстротой вырастают красивые дома и торговые центры. Наши строители овладели всеми секретами своего дела и обнаруживают при этом хороший вкус — у нас нет причин жаловаться на то, что новые здания портят облик столицы, как это было раньше. А был страх, причём обоснованный, что после ухода Союза мы придём к такому развалу, к такой деградации, что будем отброшены как минимум к началу XX века, когда киргизский народ влачил существование уровня чуть ли не Средневековья. Сейчас мы видим похвальное разнообразие архитектуры. Нет, убогие киоски и разного рода забегаловки всё ещё оскорбляют глаз, но, тем не менее, Бишкек наш становится всё лучше.

Радует наша молодёжь, которая знает языки, учится и одновременно работает, стремится ко всему новому и передовому.

Тем не менее манкуртизм — нравственный и духовный, о чрезвычайной опасности которого для исторического развития и морального здоровья киргизов всё время предупреждал Чингиз Торекулович — вовсе не ушёл в небытие. Вместе с тем этот айтматовский завет-предупреждение имеет не только национальное, но и широкое общечеловеческое значение.

В данной книге не раз подчёркивалось, что судьба Айтматова органически переплетена с историей Советского Союза. История этой могучей державы, её взлёт и падение так или иначе отразились в произведениях писателя. Он ярко отразил противоречия и внутренние коллизии советского общества. Вместе с тем, подобно Хемингуэю, Камю, Маркесу и многим другим крупным художникам XX века, Айтматов вышел далеко за пределы «пятачка земли величиной с почтовую марку» (Фолкнер) и показал, как современника загоняют в глубокий тупик бесчеловечности, перемалывают в жерновах планетарного кризиса морали. С необыкновенной мудростью и искренностью показал он мучительный путь человека этого великого столетия, его поиски и заблуждения, его неистребимую любовь к жизни и величие красоты его духа. Он показал путь, который ведёт — поверх идеологических постулатов и политических доктрин — к Богу, к духовным, этическим первоначалам. К единоличной встрече с судьбой, с историей, к неизбежному экзистенциальному выбору, который когда-то привёл блудного сына, выведенного кистью Рембрандта около четырёх столетний назад, к родным истокам, к дому, к истине. Отсюда и его определённый фатализм, общий трагический пафос писаний, готовность «восстать во гневе, плача на коленях».

Айтматов ещё долго будет оставаться примером истинной приверженности общечеловеческим ценностям. Его стоический гуманизм базировался на родной киргизской культуре, которую он обогатил, наполнив новым содержанием, связав с русской, а через неё — с европейской цивилизацией. Собственно, в этом и заключался феномен Айтматова, если угодно — его загадка и разгадка. Прочная, удивительно органичная национальная основа его творчества обретала морально-этическое наполнение, а его уникальный писательский голос — достоверность и правдивость, когда он касался насущных вопросов жизни человека XX века, человека неравнодушного, пристрастного, духовно сложного.

Айтматов оставил своим читателям уникальное наследие. О нём долго ещё будут вспоминать, задаваясь неотвратимым вопросом «как быть человеку человеком». Духовный универсализм писателя останется востребованным, покуда призывы к изоляционизму, к закрытым границам, к замкнутым территориям не исчезнут из нашего лексикона.

Не усвоив уроков Айтматова, не проникнувшись особым духом его произведений, нравственно насыщенного слова, мы, киргизы, немногого добьёмся.

При жизни Чингиз Айтматов изведал и хвалу, и хулу, о нём спорили, ему завидовали, на него молились. Завистников у него было немало и в Бишкеке, и в Москве, и в Алма-Ате; иные вслух ворчали, что писатель задержался в своей благополучной Европе, превратившись в небожителя. Но, думаю, со временем такого рода нападки стали лишь данью свободе слова, а не желанием его как-то принизить. Чингиз Айтматов был и остаётся лучшей частью нашей культуры, нашей законной гордостью, нашим национальным символом. Нашим всем, как говорят русские о Пушкине.

Вместе с тем мы, киргизстанцы, как показывает жизнь, оказались нс совсем готовы к тому, чтобы усвоить его идейно-философское наследие и следовать его заветам. И это обходится нам дорого, порой — чересчур дорого. Поэтому заново прочитать Айтматова и усвоить его уроки, сохранить и изучить многогранное наследие — дело будущего.