В свою очередь структуры Церкви подходили к проблеме с осторожностью. В самом деле, должны или не должны вершиться в монастырях благотворительные дела, испокон веков называвшиеся богоугодными? Основав свою обитель в Киеве, Великая княгиня Александра Петровна (в иночестве Анастасия) нисколько не сомневалась в том, что практика милосердия — прямая обязанность монахинь. При её Покровском монастыре действовала оборудованная по последнему слову техники больница, рассчитанная на более сотни стационарных мест и способная принимать до пятисот амбулаторных больных в день. «Когда мы сподобляемся приблизиться к болящему, — говорила настоятельница, — то мы невидимо приближаемся к Христу, и если при служении болящим храним на уме, в сердце и творим устами Иисусову молитву, то это те живые чётки, та идея, за которую радостно можно гореть на костре, за которую радостно можно принимать всякое поношение!» Но так считали не все. Игуменья Страстного монастыря в Москве матушка Евгения, критикуя позицию Александры Петровны, высказывалась за абсолютный приоритет молитвенного служения: «Суетные дела благотворительности — школы, ясли, то есть хождение за крошечными детьми, больницы, приём больных, занятия в аптеках — отнимают всё время, умучивают донельзя, так, что о молитве или внутреннем своём состоянии и подумать некогда да и невозможно». Соединение монастыря и общины сестёр милосердия виделось ей чем-то несуразным: «Подумайте, может ли быть мир, где в одном и том же заведении два разнородных учреждения?»
Елизавета Фёдоровна нашла третий путь, впрочем, давно известный и относительно успешно используемый в Европе. Путь диаконис. Странное, забытое в России слово вызвало удивление, а между тем само понятие восходило ко временам становления христианства, к истокам Церкви. Изначально диаконисами называли женщин, помогавших в обучении основам веры, ассистировавших при крещении лиц женского пола, но, главное, заботившихся о бедных и больных. Во время гонений на христиан они служили мученикам в темницах. Из постановлений первых Вселенских соборов видно, что таковые подразделялись на рукоположенных диаконис (прислуживали в храмах) и диаконис по одеянию (занимались делами милосердия). Но с XII века православная церковная практика прекратила поставление диаконис, сделав этот термин почётным званием. Но на Западе же чин сохранился, дополнившись предписанием строгого безбрачия или вдовства. Впрочем, на фоне духовно-рыцарских орденов и католических монастырей деятельность его обладательниц становилась всё менее заметной, пока совсем не исчезла накануне Реформации. Однако история, эта любительница парадоксов, совершила очередной кульбит — именно в лютеранской Германии, ревностно отвергавшей любые проявления «папизма», институт диаконис возродился в начале XIX века. Инициатором движения стал пастор Т. Флиднер, после чего оно, получив поддержку по всей стране, перекинулось в Англию и нашло своих последователей от Америки до Ближнего Востока.
Гессенская принцесса Элла познакомилась с такой деятельностью благодаря бабушке Елизавете, основавшей дом диаконис в родном для внучки Дармштадте. Мы не можем с точностью утверждать, посещала ли девочка это заведение, когда обходила вместе с матерью городские больницы, но то, что идея такого служения Богу и людям не могла не запасть ей в душу, очевидно. В России ничего подобного она не увидела, хотя справедливости ради следует сказать о залетавших сюда порой отголосках западных тенденций. Так, московский святитель митрополит Филарет (Дроздов) в своё время отнюдь не чурался подобного служения женщин, посвятив настоятельницу Спасо-Бородинского монастыря Марию (Маргариту Тучкову) в сан игуменьи по чину диаконис. Примерно в то же время в Петербурге начала работу Свято-Троицкая община сестёр милосердия, основанная дочерями императора Николая I Марией и Александрой при участии принца П. Г. Ольденбургского и его жены Терезии. Организация, имевшая целью «попечение о бедных больных, утешение скорбящих, приведение на путь истины лиц, придавшихся пороку, воспитание детей бесприютных и исправление детей с дурными наклонностями», не скрывала, что берёт пример с общин диаконис. Зачем? «Чтобы, с одной стороны, избежать неудобства чисто светского общежития, с другой стороны, не подчинять сестёр милосердия строгостям монашеского устава». Носившие форменную одежду сёстры трудились как в самой общине, так и в городских лечебницах, заодно посещая дома «бедных страждущих». Учреждение имело собственную богадельню, женскую и мужскую больницы, домовую церковь.
На западе России (Седлецкая губерния, Царство Польское) возникли общины, уже прямо действующие по принципам диаконис. Местная церковная власть поддержала начинание, стремясь укрепить позиции православия в католико-униатском крае, а возглавившая дело игуменья Екатерина (графиня Евгения Борисовна Ефимовская) проявила себя прекрасным организатором. Она основала Свято-Богородицкий Леснинский монастырь, открывший больницу, амбулаторию, приюты и школы, а поскольку такое устройство было не совсем обычным, матушка Екатерина предварительно съездила в Оптину пустынь и обратилась за благословением к старцу Амвросию. «Новый монастырь — по-новому и устрой», — благосклонно отозвался подвижник. Благословил начинание и протоиерей Иоанн (Сергиев) Кронштадтский, оказывавший затем Леснинскому монастырю всестороннюю помощь. Дело двинулось вперёд — обитель создала четыре общины с медицинскими пунктами, аптеками и школами, по её примеру возникло ещё пять монастырей с широкой благотворительной практикой. Вот этому расширявшемуся движению игуменья Екатерина и хотела придать статус работы диаконис, для чего неоднократно обращалась к высокому духовенству. «Я глубоко убеждена, — писала она, — что, несмотря на менее строгие монашеские обеты, требуемые от диаконис, множество девушек и вдовушек откликнется на призыв к новому деятельному служению Церкви и Отечеству». В начале XX века её предложения по восстановлению забытого церковного чина серьёзно обсуждались архиереями, находя у некоторых поддержку, правда, с оговоркой, что диаконисы были бы полезнее не в монастырях, а в приходах. Продолжая добиваться решения и обладая серьёзными богословскими знаниями, в 1908—1909 годах (как раз когда Елизавета Фёдоровна размышляла над тем же вопросом и создавала свою обитель) игуменья Екатерина опубликовала в журнале «Христианин» собственный труд «О диаконисах первых веков христианства».
Как видим, начинание Великой княгини возникло не на пустом месте, идея, что называется, «витала в воздухе» и ждала воплощения. Казалось, дело за малым — положения разработаны, место определено, учреждения созданы, желающие потрудиться найдены — и надо лишь соответствующим образом оформить благой почин. Но именно на этом этапе Елизавета Фёдоровна столкнулась с непониманием, а точнее, с нежеланием понимать того, что она затевала. Сразу насторожился Синод: обитель диаконис? Слишком напоминает протестантство... Правда, отложив вопрос о наименовании сестёр, высший орган Русской церкви признал, что «учреждение сей обители имеет важное религиознопросветительское значение», и в декабре 1910 года согласился с фактом её существования. Пришлось пока довольствоваться таким решением, хотя слово «диаконисы» имело для Великой княгини принципиальное значение — только оно соединяло два начала в задуманном служении, только оно позволяло приносить обеты без монашеского пострига и оказывать милосердие, живя по монастырским правилам. Добиться его признания не помогли ни симпатии отдельных архиереев, ни личный авторитет Елизаветы Фёдоровны, который она, впрочем, и не использовала. Как вспоминал епископ Анастасий (Грибановский), «стремясь быть во всём послушной дочерью Православной Церкви, Великая княгиня не хотела воспользоваться преимуществами своего положения, чтобы в чём-нибудь, хотя бы в малом, освободить себя от подчинения установленным для всех правилам или нарочитым указаниям церковной власти... Она серьёзно думала о возрождении древнего института диаконис, в чём её горячо поддерживал митрополит Московский Владимир; но против этого, по недоразумению, восстал епископ Гермоген (в то время Саратовский, после он был в Тобольске, где мученически окончил жизнь), обвинил без всяких оснований Великую княгиню в протестантских тенденциях (в чём потом раскаивался сам). Он заставил её отказаться от взлелеянной идеи».
