Интересно, мне показалось, или у него голос немного охрип?

Я смотрела, как он очень медленно встаёт и шагает ко мне. И думала об этих “богах”, детство которых прошло в пробирках и лабораториях.

Физически Родасу тридцать лет. Тело, интеллект и прочее полностью соответствуют, если я хоть что-то понимаю в альданских игрушках.

Но его реальный жизненный опыт — всего двадцать лет. Причём половина из них пришлась на лабораторию, и чуйка мне нашёптывает, что было это явно не про здоровый опыт. И даже десять лет относительной свободы, которые ему перепали, преимущественно прошли в маске. На войне. Где, конечно, один год за десять, и взрослеют все быстро, но… немного не в том смысле, из которого что-то здоровое может получиться.

Так вот, с учётом этого всего кажется мне, что Родас очень неплохо справляется… со своим дефектом.

С человечностью.

— Мы можем начинать, — он склонился надо мной, и очень противоречивые эмоции отражались в его глазах.

Как будто он и предвкушает, и опасается.

Странно. Он же не может всерьез верить, что я способна как-то ему навредить? Чисто физически? Или тут что-то другое? Но отступать — поздно.

Я протянула руку и, не разрывая зрительного контакта, осторожно прикоснулась к его щеке.

Его кожа, белая почти до синевы, и правда была на ощупь совсем не похожа на человеческую: сразу читается, что плотность другая и текстура тоже. Да и горячее он был обычного человека. Но в целом… Я осторожно обвела его лицо, коснулась алых волос — жёсткие, как тончайшая проволока…

— Смотри, не порежься, — голос у него таки охрип, зуб даю, — с твоей дурацкой мягкой кожей это вполне может случиться.

— Моя дурацкая кожа только на вид мягкая, — улыбнулась я. — на деле она не хуже твоей.

— Это необъективно.

— Мне нравится так думать, — сказала я, запутавшись пальцами в его волосах, — и ты всерьёз веришь, что в этой ситуации вообще есть что-то объективное?

Он промолчал. И правильно сделал, потому что для меня, давно и прочно взрослой девочки, это всё казалось очень… личным.

Пожалуй, в большей степени, чем все старания симпатичных мальчиков в соответствующих заведениях, у которых мне доводилось бывать.

А ведь Родас даже не касался меня. Не говорил пошлостей, не отпускал сальных шуточек, не улыбался. Но напряжение между нами было такое густое, что его можно было, казалось, жрать ложкой. Воздух будто стал горячим. И этот взгляд…

Я снова провела руками по его лицу, слегка прикоснулась к губам. Твёрдые. Интересно, каково такие целовать?..

И да, именно поймав себя на этой мысли, я дала себе хорошенького такого ментального пинка.

Что за ерунда вообще?! Кат, у тебя совсем крыша протекает, что ли?!

Я отдёрнула руки.

— Эксперимент окончен, спасибо! Очень познавательно.

— Если бы все эксперименты надо мной проходили так же, — ответил он тихо, не отрывая от меня взгляда. — И ещё…

Теперь он протянул руку и осторожно, медленно прижал ладонь к моей груди, прямо напротив сердца.

По любой логике я должна была испугаться. Видела, на что способны эти обманчиво-изящные ладони. Помню, что случилось с пиратами.

Только вот проблема в том, что мне не было страшно.

— Твоё сердце, — сказал он тихо, — оно так плохо сделано. Я позабочусь о том, чтобы его заменили, но пока должен прислушиваться к его ритму. Сейчас оно снова стало стучать намного быстрее. Почему?

Да уж. С чего бы это. Прямо загадка века!

— Не знаю, — ответила я раздражённо.

Его губы дрогнули в намёке на улыбку. Всё он прекрасно знает! И издевается надо мной.

— Я раньше не прислушивался к твоему сердцу. За усталостью и голодом перестал следить за этим показателем. Но теперь я знаю, как легко оно может остановиться… И не позволю этому случиться.

— Почему?

Родас убрал руку и пошёл прочь. Мне казалось, ответа я уже не услышу, но у самого порога он таки соизволил выдать:

— Ты странная. Мы оба восстали против своих создателей, у нас похожий дефект и общий лучший друг. Это… интригует. Мне хочется провести ещё эксперименты. Возможно, я многое пойму… Но пока отдыхай, Вихрь-14. Не стоит нагружать твоё нынешнее сердце.

Когда дверь захлопнулась за ним, я ещё долго таращилась на неё, не зная, что думать и чувствовать.

Ари Родас

Я эмоционально скомпрометирован.

Не слишком приятное, но вполне вписывающееся в рамки моего дефекта открытие.

Стоя на капитанском мостике, спиной ко своим временным подчинённым, я прикрыл глаза, позволяя себе вспомнить… Странная обсессия — мысленно возвращаться к этому снова и снова. Интересно, что сказала бы по этому поводу главный психолог Олимпа? Наверняка назначила бы мне жёсткий инструктаж за проявление иррационального, потенциально опасного поведения с сексуальным подтекстом.

Но профессор Джинджер мертва. Насколько мне известно, Эрос несколько дней играла с ней в доктора. С закономерным итогом. И, как бы это ни было иррационально с моей стороны, я испытываю искреннее злорадство по этому поводу.

Главный психолог Олимпа мёртв, а я — жив. И достаточно умён, чтобы анализировать собственные дефекты самостоятельно.

Приятное ощущение.

Ряд последних экспериментов… отличается от всех предыдущих. Ранее я делал всё, чтобы забыть об экспериментальной части своей жизни. Но теперь мне нравится об этом думать, это помнить. Текстура человеческой кожи, биение сердца, мягкость волос… Ничего объективно нового для меня. Разве я не прикасался к огромному множеству людей? Разве они не трогали меня — техники, медики, наладчики, мои братья и сёстры, модификанты удовольствия? Это всё было.

Но почему-то не вызывало такой сенсорной перегрузки.

Прикосновения. Как много они значат для человеческой коммуникации? Я давно прочёл различные статьи на эту тему, касающиеся эволюции и демонстраций социума на примере простейших приматов. Но мной эти факты ранее не были подтверждены эмпирически.

Я знаю на своём опыте, как прикосновением можно убить, причинить боль, вылечить, изменить. Но также мне с самого начала было прекрасно известно, что это не вся правда: довольно глупо с их стороны прятать от нас другую сторону жизни. Особенно от меня. С моим уровнем пси-проникновения все тайны окружающих с самого выхода из колбы с раствором были передо мной, как на ладони.

Профессор Джинджер, например, очень любила своих внуков. Она возвращалась с работы на Олимпе, где без сомнений списывала нас в утиль или назначала жёсткий инструктаж, и превращалась в совсем другого человека. Я помню, как нашёл в её памяти воспоминания о том, как она треплет волосы внука, улыбается ему. Она помнила его запах (люди этого не осознают, но они всегда помнят запах своих близких).

Тогда я ещё не осознал, что немного смешно (возможно, Деймос в чём-то прав в оценке моего интеллекта), но тоже вполне соотносится с моим дефектом. Я довольно долго ждал, что профессор Джинджер точно так же потреплет меня по голове. Думал, она не хочет этого делать, потому что о мои волосы можно порезаться… потом понял, конечно.

Интересно, добралась ли Эрос до её внуков? Не могу определиться, какой ответ я бы предпочёл — потому сочту за лучшее не знать.

Последние эксперименты продемонстрировали, что я тоже могу быть очень заинтересован в чужих прикосновениях, как и люди более простой модели.

Я начинаю понимать, почему это так важно для них — прикасаться.

Но это не всё.

Есть ещё один интересный факт, который связан с человеческими сердцами.

Ранее я не раз обращал внимание, что массовая культура очень тесно связывает такой внутренний орган, как сердце, с проявлением различных эмоций и привязанностей. Подобное положение вещей было очень загадочным.

Точно помню первый раз, когда я услышал нечто подобное: случилось это после первой отладки, когда нам сменили техников. Среди них оказалась пара, как принято выражаться в таких случаях, “влюблённых”. В переводе с нерационального на рациональный это значило, что двое людей испытывали друг к другу сильную эмоциональную привязанность, не ограниченную половыми отношениями. И наблюдать за развитием этой своеобразной эмоциональной зависимости оказалось на удивление интересно.