Меня охватило бессилие. А следом пробилось отчаяние. Не выйдет у нас с Джеймсом ничего хорошего. Он жесток, жаден, и за мной ухаживает наверняка из своего расчёта!

— Пока мы ищем место, куда поставить карету, подумай, с чего хочешь начать. Закуски, суп, жаркое?

Джеймс снова был сама предупредительность. Но я уже не знала, могу ли ему верить.

— Я не голодна, — бросила я.

— Да что ты! Это наверное я полчаса назад требовал заехать куда-нибудь поесть! Ио, да ты выгодное приобретение, если можешь питаться воздухом!

— А ты питаешься чужими страданиями, как я посмотрю, — отрезала я.

— Если бы это было так, я бы давно перестал помещаться в карету, — спокойно отшутился Джеймс. — Не дури, милая. Мы идём не в портовую забегаловку, а в солидное заведение. Мне не надо, чтобы к вечеру вся Аттамия судачила, как моя спутница дулась и отказывалась от лучших блюд. В своей спальне делай что хочешь, но сейчас изволь взять себя в руки!

— О, теперь ты беспокоишься, что о тебе подумают! Лучше бы посмотрел на себя со стороны там, в переулке!

— Так, хватит! Только истерики не хватало! — Джеймс вытащил из дорожной сумки изящную бутылку, открыл и поднёс к моим губам. — Выпей и успокойся.

— Я не хочу пить!

— Пей!

Голос Джеймса будто бы потемнел. Я отхлебнула через силу. Вино рассыпалось на языке терпким и сладковатым. Совсем слабое, как газировка.

— Я тебя ещё не простила, — заявила я и осушила бутылку в несколько глотков. —

Вином и ужином ты не отделаешься, даже не думай.

— Обедом, дорогая, — поправил меня Джеймс. — Ужин у нас впереди. И я надеюсь, что к этому времени мы проясним все недоразумения.

Я тоже надеюсь!

Возница открыл дверь Джеймсу, затем мне. Я вышла, опираясь на руку Джеймса. На нас немедленно обратились взгляды — любопытные, восхищённые, завистливые.

Я вскинула голову и улыбнулась. Всё-таки мы были красивой парой, и глупо было этим не воспользоваться. А к разговору о бедняках я ещё вернусь. Я этого так не оставлю!

Когда мы вернулись в Академию, на улице уже зажгли фонари. Джеймс превзошёл сам себя. Мы начали с тончайших лепёшек с голубой икрой тарсамала. Затем продолжили супом из обещанных чернильниц. Оказалось, это огромные рыбины с тёмно-синим мясом. Бульон был белым, как будто сдобренный сливками, и на вкус почти такой же. Затем подали запечёных на тонких деревянных шпажках оранжевых спиноплавов, потом — жареную рыбу-книгочея, обложенную яблоками и лимонами… И Джеймс всё время подливал мне вина.

Теперь я держалась за его руку и глупо хихикала. То есть мне-то казалось, будто я заразительно смеюсь и вообще излучаю уверенность и обаяние. В действительности я еле держалась на ногах.

— Дж-жеймс, не держи меня так, — пробормотала я. — Я пойду сама.

— Ты пьяна, Ио. Ты пересчитаешь носом ступеньки и утром будешь рыдать из-за синяков.

— Да я стёклая! Как трезвышко! — гордо заявила я и отпустила спасительную руку в подтверждение своих слов.

— Ага, — мрачно кивнул Джеймс. — Скажи-ка, чью икру мы сегодня ели?

— Тарм. салам… салат. Ох, ладно, я и правда перебрала. Но ведь со стороны незаметно, правда, ведь незаметно же?

При этих словах я эпично покачнулась и пропахала бы носом землю, если бы Джеймс не подхватил меня.

— Незаметно, как синие следы на твоих пальцах. Ио, ты что, ела чернильниц руками?

Я помотала головой и тут же пожалела об этом. Мир опасно качнулся, и только твёрдая рука Джеймса удержала меня в вертикальном положении. По крайней мере, мне оно показалось вертикальным.

— Но ведь незаметно же, — продолжала я пытать Джеймса.

— Майнере Джеймс, подсобить? — Возница разрушил последнюю иллюзию. — Франне того гляди принесёт благодарность матери-земле!

Джеймс не удостоил его ответом. А затем перекинул меня через плечо и занёс в дверь — благо возница успел заботливо распахнуть её.

— Куд-да ты м-мен-ня н-несёш-шь, — я заикалась на каждом шаге.

— Главное мозаику мне тут не выложи, — отозвался Джеймс, не замедляя шага.

— Как-кую ещё моз-заик-ку, ик-к? Мож-жет пон-несёшь м-меня по-ч-челове…

Закончить я не успела. К горлу подкатил ком. Джеймс немедленно опустил меня, прислонил к стене и наклонил над каким-то выступом.

Невероятным усилием воли я сдержала позывы. Нет уж, я не для того смаковала роскошный обед, чтобы избавиться от него так быстро и бессмысленно!

— Мне уже лучше, — выдохнула я, выпрямляясь. — Ох, Джеймс! Отведи меня спать. Только не так! Головой вверх!

— Прости, — с издёвкой ответил Джеймс. — Нечасто приходится провожать дам, которых проще грузить как дрова, чем вести под руку.

— Ты когда последний раз грузил дрова? — усмехнулась я. — И кто весь вечер подливал мне вина? Вот и расхлёбывай. Я хлебала, а ты расхлёбывай.

Впереди замаячила дверь моей спальни. Сейчас я упаду в нежные простыни. Как гибкая лилия, а не дрова, чтобы там ни говорил Джеймс.

Вот засели же эти дурацкие дрова в памяти! Что-то сегодня было с ними связано. не дрова, но грузчики дров? Или мы проезжали через район, где они живут? Мысли путались, я никак не могла вспомнить. Но было что-то гнусное, точно было!

— Пог-годи, — вцепилась я в рукав Джеймса. — Я хотела что-то тебе сказать. Только не помню что. Ты сделал какую-то гадость. Только при чём здесь дрова?..

— Дрова точно не при чём. — Глаза Джеймса смеялись, и меня это бесило.

— Что смешного? Тебя ждёт скандал! Только я забыла, за что!

Джеймс тихо рассмеялся. Привлёк меня к себе, погладил по волосам.

— Ио, — выдохнул он. — Ты такая милая, когда злишься.

Я хотела ответить, но задохнулась от его прикосновений и впервые не нашлась с ответом. А в следующий миг Джеймс наклонился и поцеловал меня.

Это было похоже на бабочек, ласкавших меня крыльями. Нежно, бережно, мягко.

«Мужчина, который так очаровательно целуется, не может быть подлецом» — промелькнуло в голове. Я обвила шею Джеймса руками и отдалась на волю чувств.

Бабочки. Много бабочек. Разноцветных, мелких и крупных. Они порхают вокруг меня, задевают крыльями. Это самое красивое, что я видела в жизни.

Я протягиваю руку, чтобы поймать одну, но пальцы встречают преграду. Бабочка оказывается в пузыре. Это пузырьки от вина. Они медленно взлетают вверх. Бабочки машут крыльями. Им тесно в пузырях, их надо освободить! Я бегаю и машу руками, пытаясь схватить хоть один пузырь. Но они скользкие и как будто обладают собственной волей — выскакивают из рук, а чаще вообще не дают себя схватить.

Наконец я хватаю один и пытаюсь порвать. Он дёргается в моих руках, и я замечаю, что бабочка, заключённая внутри, не пытается выбраться. Напротив взмахи её крыльев и создаёт движение.

Всем бабочкам нравится быть в прозрачных пузырьках.

Я выпускаю шар, и он медленно уплывает наверх. Мне больше нечего здесь делать. Я ищу дверь, но вокруг — прозрачное стекло. Касаюсь стенок — они крепкие и скользкие. Я запрокидываю голову, и сквозь летящие пузырьки вижу, что стою на дне бокала.

Бокала с вином.

Захлёбываюсь, задыхаюсь. Вино у меня в горле, носу, глазах. Пытаюсь кричать, но вино льётся мне в горло, заполняет меня целиком… и вокруг меня тоже смыкается золотистый прозрачный пузырь.

Я проснулась и сразу рванулась в ванную. Вот что Джеймс имел в виду под «выложить мозаику», — думала я, меланхолично созерцая разноцветные потоки. Затем прополоскала рот, напилась прямо из-под крана и сразу почувствовала себя лучше.

Давно меня так не полоскало после выпивки! Пожалуй, даже никогда. В прошлой жизни пить было не на что и не с кем. Джеймс, конечно, тот ещё жук! Я смутно помнила вчерашний вечер, но кто подливал мне вино за ужином, не забыла!

Я вышла в спальню и легла обратно в постель. Автоматически потянулась за книгой, которая всегда лежала на прикроватном столике в прошлой жизни. Но под рукой оказался не знакомый мягкий переплёт, а каталог платьев.