— Нет. Голова разболелась.

Он стянул мокрый плащ и уселся рядом с Агатом, бесцеремонно забирая у него часть подушек. Ашнара подала ему какое-то зелье:

— Поможет от боли.

После горькой настойки и вправду стало легче, а размеренный ход повозки убаюкивал. Берилл быстро уснул, хотя тут его не ждал покой.

Он снова видел огонь и не мог проснуться. Стоял в круге, а вокруг творилось настоящее безумие, и Бериллу казалось, оно проникает внутрь него самого, просачивается сквозь поры кожи, оседает в легких с дымом, которого он не мог ощутить.

На этот раз Берилл стоял в одиночестве. Никаких разваливающихся трупов, никого, кто представлялся знакомым и обвинял его в своей смерти.

Никого, кто бы еще умер.

Берилл сел на землю и закрыл глаза, про себя повторяя одну и ту же фразу:

— Я хочу проснуться. Я хочу проснуться. Проснуться.

Он вздрогнул, открывая глаза. Пахло горькими травами, мягкое тканое одеяло касалось рук и шеи, повозка равномерно покачивалась, вздрагивая на ухабах. Одно из задних колес поскрипывало.

Берилл понял, что лежал в повозке Ашнары, и его голова покоилась на коленях Агата. Пошевелившись, он ощутил, как брат мягко гладит его по волосам:

— Ш-ш-ш. Всё хорошо.

Берилл расслабился. Краем глаза он видел Ашнару, сидевшую за столом, откуда потянуло кисловатым запахом зелий.

— Всё в порядке, — сказал Агат. — Это был кошмар. Всего лишь кошмар.

Они стали повторяться слишком часто. По словам Ашнары, яд оставался в теле Берилла, застрял в костях и тканях. Он не был уверен, как это работает, но знал, что в последнее время стало сильно хуже. Словно яд всего лишь отложил на десять лет свое действие, но теперь пришла пора платить по счетам.

— Просто кошмар, — пальцы Агата снова прошлись по волосам Берилла, но внезапно зарылись и крепко, болезненно ухватили. — Или настоящая жизнь тоже может быть кошмаром?

Холодея, Берилл вырвался и вскочил, только чтобы уставиться на мертвеца с гниющей плотью. Его зубы скалились в улыбке, котоую можно было легко увидеть через разваливающуюся челюсть.

Берилл завопил и шарахнулся назад, больно ударившись спиной о стенку повозки, так что в глазах на миг потемнело.

Он вздрогнул, открывая глаза. Пахло горькими травами, мягкое тканое одеяло касалось рук и шеи, повозка равномерно покачивалась, вздрагивая на ухабах. Ни одно из колес не поскрипывало.

— Берилл? Что такое, опять кошмар?

Обеспокоенный Агат сидел перед ним, Ашнара тоже оставила свои зелья и повернулась.

— Да, — выдохнул Берилл. — Кошмар. Я же проснулся, правда?

Он заметил мелькнувший на лице Агата ужас, но тот сразу взял себя в руки и мягко сказал, коснувшись его плеча:

— Конечно. Мы здесь.

Проблема в том, что и во сне всё казалось таким реальным! Берилл вздохнул, осознавая, что сейчас правда проснулся. Но не решаясь закрыть глаза, вдруг этот мир тоже рассыпется, исчезнет.

Именно этого боялся Берилл больше всего. Он мог пережить и головные боли, и даже кошмары. Но все они лишь следствие, лишь проявления яда.

Который сводил его с ума.

Мир состоит из историй.

Агат всегда так думал, но не мог сформулировать, пока не появилась Яшма. В ее родной стране любили собираться и рассказывать истории, причем не только детям. В Шеленарской империи Яшма так и не смогла показать прелесть этого обычая, аристократы поджимали губы и вежливо отказывались. По правде говоря, Агат тоже с трудом мог бы представить дворян в застегнутых до горла строгих мундирах, которые начали рассказывать сказки.

В школе Яшмы в храме у детей не было предубеждений. Они обожали дни, когда жена императора приезжала, чтобы собрать их в круг и рассказывать истории родной земли.

Агат любил ездить с ней. Садиться прямо на пол и слушать.

Для него мир тоже состоял из историй. У каждого есть своя личная, другие связаны с окружающими и разделяются. Но бывают и такие, сюжеты которых важны слишком для многих.

Поиски Ша’харара были такой историей.

Агат не любил и не понимал скучные ученые книги, но дышал историями, которые разворачивались в жизни. Поэтому каждый новый день экспедиции Агат воспринимал как настоящее чудо. История, в которой он тоже участвует.

Постоянно скакать верхом лекари не позволяли, как подозревал Агат, в основном из-за страха перед Бериллом. После мазей Ашнары рану нещадно жгло, зато она быстро зарубцевалась.

Агат мог настоять на езде верхом, но не хотел волновать Берилла. Тот много хмурился, и его кошмары становились тяжелее. Хорошо хоть, не снились каждую ночь.

Так Агат себя и успокаивал. Думать о том, что Берилл может совершенно в этом потеряться, не хотелось.

Он вздохнул, сейчас сидя верхом на приземистой лошадке. Скользнул взглядом по каравану и остановился на повозке Ашнары. Она совершала какие-то сложные действия с зельем, которые не позволялось видеть посторонним. «Высшая алхимия», сказала она.

Они с Бериллом оставались наедине в этом путешествии, да и внутри самой повозки Агат мог наконец-то воочию увидеть, какие взгляды они друг на друга бросали. Когда он снова помогал Ашнаре, держа колбы с ингредиентами, названий которых даже не знал, Агат тихо спросил:

— Алхимикам запрещены отношения?

Он видел, как Ашнара замерла, потом продолжила вливать рубиновую жидкость в сиреневую и сказала как будто совершенно спокойно:

— Запрещены. Считается, они отвлекают от нашей главной задачи. От знаний.

— Зачем знания, если вас лишают эмоций?

— Никто не заставляет. Это выбор, на который мы пошли сами.

— А если ты нарушишь правила?

На губах Ашнары мелькнула тень улыбки:

— Уже нарушаю.

— Я имею в виду, если твои алхимики узнают?

— Меня выгонят из Круга.

— И что это будет значить?

— Никакого доступа к знаниям алхимиков. Меня лишат всего, что составляет мою сущность.

— Но… может… ну, иногда же есть вещи, которые стоят того. Неужели никто из алхимиков не уходил?

— Уходили, конечно. За это не убивают. Я сама знала алхимика, которая влюбилась и добровольно покинула Круг.

Что-то в тоне Ашнары дало понять Агату, что ничем хорошим эта история не закончилась. Но если никакого физического наказания не следует, что такого могло произойти? Агат не отличался терпением:

— Что случилось?

— Сначала всё шло неплохо. А потом она возненавидела мужа. Потому что из-за него ее жизнь стала бессмысленной. Она не могла заниматься своим любимым делом.

— Есть же и другие…

— Конечно. Но если ты алхимик сотни лет, а потом это отбирают? Это как если бы ты посвятил всю жизнь грёзам, а после их забрали. Это как отобрать часть тебя. Значительную.

Агат мог это понять, но больше его зацепили другие слова. Он даже дрогнул и плотнее перехватил колбу. Не хватало еще разлить. Прочистив горло, спросил:

— Сотни лет?

— А ты считаешь, сколько мне?

— Не думаю, что хочу знать, — пробормотал Агат.

— В этом состоит другая проблема. При посвящении в алхимики мы не только приносим обеты. Мы принимаем зелье, которое позволяет не стареть и жить долго, чтобы накапливать знания. Меня легко убить, как обычного человека. Но вообще-то я могу жить бесконечно долго. А Берилл будет стареть.

— Ничего себе зелье…

— Соединение алхимии и магии. Осколок древних знаний Гленнохарской империи.

Если они могли творить подобные вещи, что же может скрываться в их библиотеке, в Ша’хараре? Но больше Агата заботило другое:

— Но можно ведь создать свое противоядие?

— Некоторые пытались. Его не существует. Действие зелья необратимо.

Ашнара взяла из рук Агата колбу и стала осторожно вливать ее содержимое в маленький котелок. Агат догадывался, что ответ ему не понравится, но всё равно спросил:

— Что случилось с той твоей знакомой?

— Она возненавидела мужа, но одновременно с этим по-прежнему его любила. А потом он начал стареть, и это оказалось последней каплей. В тот день, когда он умер, она убила себя.