— Какой умный! — в очередной раз восхитилась Иль. — Как человек понимает, лишь не говорит.

И, решив проверить свою догадку, спросила его по-нордарски:

— А сейчас ты меня понимаешь?

Уульме снова кивнул.

Иль чуть не подпрыгнула на месте от неожиданности.

— Может, ты и в Нордаре был?

Умей Уульме смеяться, он бы прыснул от такого вопроса.

— Был, — кивнул он.

— А в Радаринках?

— Тут не был, — замотал большой головой Уульме.

Иль с восторгом глядела на такого умного зверя.

— Если ты был в Даиркарде, то должен был слышать о мастере Уульме. Это мой муж, — пояснила она. — Точнее, Беркаим говорила, что он мой муж, а сам Уульме говорил другое. Но перед лицом нордарцев я была его женой. А сейчас я вдова, хотя никогда не он не касался меня, как мужчина касается женщины. То есть я и женой не была, да и вдовой, вроде, назвать меня нельзя.

Уульме сначала не понял, к чему клонит Иль. А та, помолчав, продолжила, обращаясь уже не к Уульме, а к собственной совести:

— Он мне сказал, что я его гостья. То есть и не жена совсем. Да и дело было в Нордаре, где нравы дикие и дурные, а сейчас мы в Южном Оннаре, где совсем все иначе. И если я не была женой, то и вдовой я быть не могу, а это значит, что, реши я выйти замуж второй раз, то никак не обижу его память…

Совсем не таких выводов ожидал Уульме! Он, конечно, не думал, что Иль любит его, да и он сам, признаться, любил ее как дитя, забавное, чистое и доброе, но вот мысль о том, что она будет с кем-то еще, больно его уколола.

— Уульме был хорошим человеком и, проживи он еще чуть-чуть, я бы смогла его полюбить, как жена. Но он умер, а я осталась. А если бы я умерла вперед него, остался бы он вдовцом до конца своих дней или женился бы снова?

Уульме аж фыркнул от таких предположений.

— Наверное, бы женился, — решила Иль. — В Нордаре только женщина должна была до самой смерти чтить память умершего мужа, а вот мужчина мог жениться хоть на другой день после похорон.

Она еще немного подумала:

— Но ведь Уульме не нордарец. А если бы не женился? Тогда я, выйдя замуж, предам его!

Такие мысли окончательно расстроили Иль, и она, потрепав напоследок по голове ошеломленного Уульме, ушла в дом, про себя решив, что подумает о таких вещах потом, когда ей не будет так тяжело.

А дела, тем временем, в лавке шли лучше некуда. Недотепы Оглобля с Коромыслом трудились, не покладая рук. Живости им придавали и острые зубы Уульме, и обещание Забена подарить каждому золотой за работу.

— Отдохнем! — мечтательно говорил Оглобля, падая на вытоптанную землю у мастерской.

— К девкам сходим, — добавил Коромысло.

Забен, который прогуливался по двору с Иль, услыхал их слова и предостерегающе воздел палец к небу:

— Ходили уже тут до вас! И где они?

Коромысло засопел. И чего Забен вечно берется их поучать?

— Молчи, дурак, — словно прочитав его мысли, махнул рукой Забен. — Аль я не прав?

— Прав, — вынужденно согласился Коромысло.

Историю, о которой напомнил братьям Забен, знали все.

***

Уульме стоял во дворе дома Забена, голый по пояс, и морщился от яркого солнца. Почти все время он проводил в мастерской вместе со старым Дараматом, постигая премудрости нового для него дела. Обходиться с расплавленным стеклом было сложнее, чем он думал, и он то и дело обжигался. Изредка учитель отпускал его на волю и отдыхал сам, скорчившись на топчане в углу беседки. Уульме с ним быстро подружился, а вот с остальными подмастерьями дружбы у него не как-то не выходило.

Забена Уульме видел всего два раза — в первый вечер тот зашел в мастерскую, чтобы проверить, как устроился новый работник, а второй — три дня назад, когда он призвал к себе юношу и вручил ему первую плату.

— Дарамат хвалит тебя, Уульме, — без всякого удовольствия сообщил Забен. — Говорит, что работаешь ты хорошо.

Уульме не знал, как нужно себя вести в таких случаях, поэтому просто молча стоял и смотрел на Забена.

— Бери деньги и иди, — добавил старик, раздраженный такой непочтительностью.

Сначала юноша хотел отказаться, но потом что-то странное и непривычное шевельнулось в его сердце — его первые деньги, заработанные честным трудом. В Угомлике ему не было нужды работать, поэтому он и предположить не мог, что чувствуют те, кому каждый день приходится гнуть спину заради этих нескольких монет. Он взял деньги и, с кривым поклоном, вышел вон.

Во дворе его окружили подмастерья.

— Что, северянин, первое золотишко? — смеясь, спросили они.

Уульме кивнул.

— Решил, как будешь тратить?

— Нет, — сухо бросил юноша. По правде сказать, он не знал, что будет делать с этими деньгами. Он вспомнил об отцовом кинжале, который отобрали еще в Дорате и на миг забылся. Кинжал он хотел вернуть больше всего на свете, как напоминание о прежней счастливой жизни. Но даже если он будет работать целый год, то все равно не накопит на него. Да и у кого он его выкупит? Поди, новый хозяин и не сознается и точно такую красоту продавать не станет.

— Так на что ты потратишь первые деньги? — напомнил ему подмастерье, толкнув в плечо.

Уульме поднял голову.

— Не знаю. Ни на что.

Подмастерье присвистнул.

— Так не пойдет, северянин. Зачем тебе деньги, если ты не будешь их тратить? Отдай их тогда уж мне, а я-то их не обижу — вмиг спущу. Или пошли со мной в город, и я покажу тебе места, где твоим деньгам будут рады.

— Это какие же? — спросил Уульме.

— В западной части города есть дома, где живут такие красотки, каких ты не видел еще в своей жизни. Они тебя приласкают так, что ты еще луну будешь работать за троих. И за свою ласку берут хоть и немало, но нам по силам.

Уульме стало любопытно.

— Пошли, — кивнул он.

Выпросив у Дарамата полдня отдыха, юноши покинули двор Забена и зашагали вниз по улице — туда, где располагались лавки менял, игорные дома и самые дешевые трактиры.

— Ты когда-нибудь был с такими? — спросил Уульме у подмастерья.

— Я-то? — изумился тот. — Да тысячу раз!

И, увидев на лице Уульме неприятие, добавил:

— Невесты у меня нету. Да и кто за меня пойдет? Я ведь нищ, что последняя голытьба. Отец мой был сильно должен одному ростовщику, а платить ему было нечем. Вот он и согласился меня отдать в услужение за долги. Мне повезло, что я попал сюда, к Забену, а то пришлось бы мне худо. Только пока я не расплачусь за отца — дороги мне никуда нет. А расплачусь я нескоро — я тут третий год и даже десятой доли еще не отдал. Когда стану свободным человеком, то будет уже поздно о жене да семье думать. А пока — чего б и не вкусить всех радостей, что могу я купить?

Уульме вытаращил глаза — как такое возможно, чтобы отец послал сына платить его долги? В Северном Оннаре, среди достойных людей было это делом невиданным и неслыханным.

— Мы пришли, — гаркнул подмастерье, останавливаясь у большого деревянного дома, увитого плющом.

Уульме оглядел дом. Обычный постоялый двор, каких много. Разве что вывеска отличалась от других — на ней была изображена принцесса в красивых одеждах, сидящая на белоснежной лошади.

— Заходишь али передумал?

— Захожу.

Вместе они вошли. Спутника Уульме все уже знали — хозяин, сидевший за столом с посетителями, приветственно поднял руку. Две служанки улыбнулись и присели в поклоне, а здоровенный детина в углу, бывший за охранника, лениво подмигнул.

— Поднимайтесь наверх, — ухмыльнулся хозяин. — Все красавицы там, ждут-поджидают гостей.

Подмастерье похлопал Уульме по плечу и с хитрой улыбкой стал подниматься по лестнице. Уульме последовал за ним.

— Тебе туда. А я тут останусь.

Уульме не стал спорить и постучал в дверь, на которую ему указали.

— Входи, — раздался за дверью сладкий и игривый голос и юноша толкнул дверь.

На кровати сидела девушка в синем шелковом платье, темноглазая и темноволосая, с белыми зубами и пухлыми красными щеками. Увидев посетителя, он встала и, оправив на себе юбки, подошла к Уульме.