“Только бы поспеть. Только бы не опоздать”. - и больше Вида ни о чем не думал.

Еще издали отряд увидел оградителей, которых теснили рийнадрёкские воины, мало-помалу беря в кольцо.

— Скорее! — закричал Вида сам себе.

И за миг до того, как кольцо рийнадрекцев сомкнулось, хард Виды пробился к оградителям.

— Хараслат! Хараслат! — кричал Вида, стараясь протиснуться в середину боя, где, как ему казалось, должен был Хараслат. — Умудь! Ракадар!

Воины оборачивались на его крик и тотчас же отворачивались вновь. Рийнадрёкцы отступили, не ожидав подкрепления, но не испугались, а лишь собирались с силами для нового удара.

Вида, не спрыгивая с коня, схватил какого-то оградителя и спросил:

— Где Хараслат?

— Он там, — махнул рукой оградитель, указывая на самые дальние ряды. — Хараслат бьется первый.

— За то, чего у нас нет! За Хараслата! Вперед! В бой!

И в неистовстве и ярости Вида ринулся вперед, туда, где был Хараслат, даже не обернувшись посмотреть, бросится ли кто за ним. Однако, к его удивлению, остальные оградители подхватили его крик:

— За Хараслата!

Впервые Вида попробовал настоящий бой, и этот вкус опьянил его.

— Хараслат! — закричал он, увидя Хараслата.

— Вот уж не ждал! — задыхаясь сказал ему хардмар, не оборачиваясь. — Как ты пришел?

Но Вида не успел ответить — бой кипел нешуточный. Он взмок и тяжело дышал, в голове помутилось, а перебитые ребра снова отозвались мучительной болью.

Оградители вдруг страшно заревели, и Вида, уже кренясь в седле, понял, что рийнадрёкцы дрогнули и побежали.

— Заграждения! — прокричал Хараслат.

Больше Вида ничего не помнил.

***

Вида лежал в своем шатре на том же тюфяке, что и раньше, а рядом с ним был Ширалам.

— Где Хараслат? — только и вымолвил юноша.

— Он в своем шатре. Все ждал, когда ты очнешься, дабы спросить с тебя за то, что ты самовольно оставил становище.

Вида нахмурился, а Ширалам захохотал:

— Шучу я, друг. Хараслат тебя благодарит. Если бы не ты, так все бы два харда погибли.

Хардмар закрыл глаза.

— Я сбегаю к Хараслату да обрадую его. Скажу, что ты в себя-то пришел.

Он убежал, а очень скоро к Виде пожаловал и Хараслат.

— Что ж, друг, значит и не зря я сделал тебя хардмаром. Вот как знал, что ты нам поможешь! — радостно сказал он, похлопывая Виду по плечу.

— Что было потом? — сглотнул Вида, напугавшись внезапного предчувствия. Он не видел подле себя ни Ракадара, ни Умудя.

— Мы их отбросили! — ответил Хараслат. — Тебя кто-то из твоих подхватил да вынес. Ох и умеешь ты зажечь в сердцах людей огонь! Твой хард бился как в последний раз. Я думал, что они кинутся вслед за рийнадрекцами и смолотят их в муку. Да те, поди, и сами это уразумели и задерживаться-то не решились. Мы, вестимо, своих тоже не досчитались, но ведь когда война была доброй матерью?

— А где Умудь? — спросил Вида, боясь, что Умудь был среди павших.

Но Хараслат будто не слышал его и продолжал:

— Твои хардмарины сказали, что видели тревожный огонь, хотя его и не было. Но я и не спрашиваю — мало ли чего померещится в ночи-то. Чудно другое — почему не спал-то никто?

— Это я приказал, — сказал Вида. — Приказал, напугав твоим именем. Я знал, что такое бывает — когда очень уж срочно нужна подмога, а она то спит, то ест, то пьянствует.

— Ты рожден быть хардмаром! — похвалил его Хараслат. — Я тут тебе гостинец принес.

Он поставил возле Виды бутыль с вином.

— Это нордарское. Мой личный подарок. Выздоравливай!

И он оставил Виду с Шираламом.

— Где Умудь? — повторил свой вопрос Вида.

— В дозоре, чай, — ответил ему Ширалам. — Пока Хараслат не уверится, что вражий отряд убрался с нашей земли, так Ракадар с Умудем и будут в дозоре.

Вида облегченно вздохнул — они были живы!

Теперь он уже не думал плохо о своих воинах, ибо те, с кем ты бился бок о бок, перестают быть просто знакомцами.

В тот вечер к Виде стали заходить и другие оградители — и из его харда, и из сотен Валёна и Хараслата. Все они грубовато и натужно желали ему скорейшего выздоровления и благодарили за спасение.

— Чудеса в мире есть, — заметил Асда — телохранитель Валёна, который прошмыгнул к нему уже заполночь. — Ты нас спас.

Но Вида понимал, что это совсем не конец, а лишь начало. Он все еще был чужаком среди этих людей, уважения которых добиться было куда сложнее, чем любви Перстовой дочки.

— Он, видать, считает, что я поклонюсь ему в ноги, — услышал он шепот снаружи и по голосу да говору узнал второго хардмара — Валёна.

— Не слушай его, Вида, — сказал ему Ширалам, выметая из их шатра всякий сор. — Хардмарины не любят быть у кого в долгу.

***

Прибыв в Гарду, Иль без труда нашла извозчика, согласившегося отвезти ее в Южный Оннар. Хотя так получалось гораздо дольше, чем прямиком ехать на север, но куда как безопаснее. Помня по рассказам Хлея о том, что может случиться на дороге, Иль решила прислушаться к совету бывалого возницы и поехать на юг.

— До Опелейха быстро доберемся, — говорил возница.

— В добрый же путь! — сказала Иль на нордарском. И, спохватившись, повторила эти слова на оннарском — на чужой земле свои боги бессильны.

Возница попался ей словоохотливый. Он ни о чем не спрашивал Иль, больше говорил о себе. Говорил, что сам он из Рийнадрёка, но живет в Радаринках, ибо там ему сытнее. Жена его тоже из местных, а он и не жалуется — бабы здесь крепкие и до работы охочие. В Северный Оннар он не ездит — далеко и опасно. Легче доехать до Опелейха, а оттуда уже в Стрелавицу. Говорил он на оннарском — как и большинство жителей приграничья, возница знал оба языка. И Иль с удивлением обнаружила, что не только понимает оннарскую речь, но и говорит на наречии, которое еще совсем недавно было для нее чужим.

Через три дня Иль прибыла в Опелейх. Ей не терпелось вновь пуститься в путь, поскорее добраться до Северного Оннара и до Низинного Края. Оставив поклажу в ближайшем трактире, она отправилась на главную площадь искать извозчика.

За время своего путешествия Иль воочию убедилась в том, что Уульме ей не солгал: и в Радаринках и в Рийнадрёке женщина, странствующая одна, не вызвала ни удивления, ни вопросов. В трактирах, на постоялых дворах, на рынках — кругом были женщины. Да и какие! Не забитые нордарки, боящиеяся поднять глаза, а боевитые и смелые северянки. Многие имели при себе оружие — не для защиты, а для устрашения.

— Чудеса! — восхищалась Иль, пораженная в самое сердце такой разницей.

Следуя за одетыми в дорожное платье людьми, Иль быстро добралась до Главной площади.

Площадь была забита: одни отчаянно торговались, другие — лишь глазели, третьи — степенно прогуливались меж рядов, ведя долгие беседы и не глядя на выложенные товары, а четвертыми были мальчишки, которые с громкими криками шныряли в толпе.

У больших столбов, вбитых в землю, стояли извозчики и выкрикивали названия городов и деревень, куда готовы были отвезти седоков.

— Рух! — кричал один. — Рух и тотчас же едем!

— Гарда! — перекрикивал его другой. — В Гарду для двух господ места!

— Васка! — грохотал третий.

Заметив Иль, прислушивающуюся к их речи, заголосили по-новому:

— Куда, госпожа? Мигом домчим!

— В Северный Оннар! — ответила Иль. — В Низинный Край.

— Извозчики в Стрелавицу дальше стоят, — ответили ей. — Наискось через площадь.

И продолжили зазывать путешественников.

Пройдя площадь, как ей и сказали, Иль оказалась на улице, где лавки сменялись мастерскими. Хотя над лавками и висели вывески с выбитыми над них надписями “Кожа и кошельки”, “Платки из шерсти и шелка”, “Ковры и подушки”, “Сбруя, седла и уздечки”, “Бусы, серьги, каменья”, торговцы для верности рисовали на них свой товар, чтобы даже тот покупатель, что не был обучен грамоте, не прошел мимо них.

Вывеска, на которой румяный стеклодув раздувал меха, привлекла внимание Иль, и она, чуть помедлив, вошла внутрь.