Виде стало жалко себя оттого, что он так глупо тратит свою жизнь. Он с трудом приподнялся на своем тюфяке и тут же повалился обратно.

— Ширалам, — негромко позвал он, но на его удивление, тот сразу откликнулся.

— Где Ракадар? — просипел Вида.

— С Умудем ушел. Хараслат отправил их окрест оглядеть. Они сегодня вроде как в дозоре будут.

— Напиться не будет ли?

— Койсойское пойло, — усмехнулся Ширалам. — Ракадар оставил, но сомневался, что ты его захочешь. Он не будет, побрезгует, сказал он, когда уходил.

Значит, Ракадар рассказал всем, что крикнул ему сегодня Вида.

И чего же Ширалам так ходит за ним, как за своим, коли знает, что думал Вида о рабах? Чего же они не прибили его, пока лежал он в беспамятстве?

— А ты чего не пошел? — спросил Вида, жадно глотая обжигающий напиток.

— Хараслат оставил при тебе. Сказал, чтобы от тебя я ни на шаг не отходил. Вдруг чего понадобится…

И Вида почувствовал, как по его лицу потекли слезы. Первый раз за всю свою жизнь, с тех пор как он променял пеленки на теплые меховые сапоги, он плакал. Вида гневно приказал сам себе остановиться, но не мог: он вдруг ясно понял, как же тяжело жилось все эти годы Уульме. Понял, каково это — оказаться на чужбине.

— Не грусти, друг, — подбодрил его Ширалам, крепко завинчивая бутыль с питьем. — Тут попервой-то всем несладко, а потом привыкают. Я, правда сказать, сначала и вовсе уходить хотел, а теперь меня и гнать Хараслат станет, а упаду ему в ноги и упрошу меня здесь оставить. Для меня теперь, кроме как в отряде и нет жизни.

— Когда воротятся Умудь и Ракадар? — вместо ответа спросил Вида.

— Три ночи они там, и, коли ничего с ними не случится, то на четвертую здесь будут.

— А что случится-то? — удивился Вида.

Ширалам вытаращил глаза:

— Известно что. Это ж оградительный отряд, а не ярмарка. Рийнадрёкцы-то не спят. Нет-нет, да и жалуют нас своим набегами. Коли Ракадар с Умудем не углядят загодя, то их и прибьют как дозорных. А коли углядят, то один из них и будет гонцом, а Хараслат уже им на подмогу хард али два — как уже надобно будет.

— А много ли не возвращалось?

— Каждый раз по разному-то… Когда и много, а когда и мало. Да только Умудь вернется. Он как заговоренный — ни стрела его не берет, ни меч. А сам он врагов издали видит, будто орел. И в ночи, и днем, и в самый сильный дождь, когда и руки-то своей не углядеть, а Умудь тебе точно скажет, что в пяти сотнях шагов отсюда идет вражеский хурд.

— Как же он так видит? — сразу загорелся Вида. Он, как обходчий, дорого бы дал, чтобы обладать такими же зоркими глазами.

— Да боги ему помогают, — почесал голову Ширалам. — Говорит, что нужно лишь приглядеться получше и все сразу увидишь. Но кто ни пробовал, а все одно — ни у кого не получилось. Умудь — он такой один на отряд, да и скажу тебе я, Вида из Низинного края, что даже у самого господаря и у всех Перстов разом нет такого Умудя, как у нас.

Ширалам сверкнул глазами и гордо задрал подбородок, а потом и продолжил:

— Хараслат незнамо сколько раз хотел сделать его хардмаром, да тот все никак. Где, говорит, мне хардом-то управлять, когда я не для того на свет народился. Но на самом деле не в этом суть, — заговорщицки прибавил Ширалам, наклоняясь к самому уху Виды. — Умудь за рабами в Койсое смотрел. Там-то Ракадара и приглядел, а потом и уговорил Хараслата его выкупить. Ракадар ведь слышит, как зверь — хоть в ветер, хоть в дождь. Хоть кони будут ржать, а собаки захлебываться своим лаем, а все равно расслышит, как раздатчий у костра начнет греметь крышками к обеду. Вот они вместе-то и ходят в дозор — Ракадар-то с Умудем. Остальные вовсе не так хороши, как эти двое. Да, бывало, что и в двух шагах неприятеля просмотрят, а потом отряд уж под десяток, а то и другой, и третий оградителей не досчитается. И это лишь в одну ночь.

— Так как они это делают? — спросил Вида. — Ох, как бы мне на обходе такие люди пригодились бы!

— Так ты не из простых?

Вида смутился.

— Нам, — поправился он.

Ширалам кивнул. Не его это дело лезть в чужое сердце, коли оно закрыто. А Вида сказал, не желая обижать своими словами Ширалама:

— Я из Низинного Края. А тамошнему Персту обходчие в лес были нужны. В лесу-то меня волк и задрал, а я, как оправился, так решил, что хватит с меня диких зверей, и вот, в оградители подался.

Ширалам вновь кивнул.

— Это я понял, друг. Такие шрамы-то на груди! Я, коли меня спросить, то и вовсе бы подумал, что это и не волк, а какое чудовище. А ты и жив да крепок. Видать, силы ты большой.

— Няньки меня выходили, — помолчав, ответил Вида. — Без них я бы уже давно в земле гнил.

— Женат?

— Не женат.

— И я не женат. У меня ж только мать и была. А как она померла, так я тут и оказался. Ноги сами привели.

И Ширалам, заметя, что глаза Виды стали закрываться, положил подле него бутыль с питьем и тихо вышел из шатра, оставив у входа ученую собаку.

***

— Заттарики! — объявил Хлей скрючившейся на козлах Иль, когда вдалеке показались каменные ворота города. — Столица Радаринок!

Иль, которая уже и не верила, что их многодневное путешествие когда-нибудь окончится, враз оживилась и завертела головой.

— Добрались! Добрались! — с облегчением закричали остальные купцы. — Боги помиловали!

Остаток пути показался Иль вечностью — ей думалось, что пешком она добралась бы куда как быстрее, чем сидя в повозке, которую из последних сил волокли до смерти уставшие лошади.

— Скоро будем, — не то своей попутчице, не то самому себе говорил Хлей. — Скоро дома окажемся.

Уже подъезжая к воротам, он заметил женщину, беспокойно вглядывающуюся в лица всех въезжающих в город, и замахал ей рукой.

— Жена моя! — сияя, пояснил он Иль. — Всегда встречает.

Женщина, увидев мужа, побежала вперед, крича и махая в ответ.

Хлей остановил лошадей, передал поводья в руки Иль, спрыгнул на землю и тоже побежал. Они обнялись так крепко, будто не виделись тысячу лет, а Иль, которой прежде не приходилось видеть, чтобы кто-то вот так запросто миловался на виду у зевак, отвела глаза. Не дело ей подглядывать за мужем и женой.

— Иль! — позвал Хлей, возвращаясь к повозке. — Жена моя, Эрка!

Та, хоть и улыбнулась Иль, но глядела только на мужа.

Иль привстала, освобождая место для Эрки.

— Как добрались? — спросила она мужа, кладя голову ему на плечо.

— Божьим промыслом, — коротко ответил тот, не желая пугать любимую жену ужасами большой дороги. — А где и людской помощью.

Они въехали в город и покатили по широкой, мощеной гладкими камнями улице.

— Вот это чудо! — ахнула Иль, оглядывая высокие серые дома, которые, словно великаны, сердито глядели своими оконцами вниз.

— Нравится? — спросил Хлей.

— Еще как! — воскликнула Иль, оборачиваясь к нему. — Будто горы вокруг. Я и не думала, что человеческие руки могут так обтесать камень и сложить его в такие высокие башни!

— Это не глиняный приземистый Даиркард, — кивнул купец. — С соломенными крышами да низкими порогами. Это град! Великая столица Радаринок!

— Мне нужно в Северный Оннар, — напомнила Иль Хлею.

— Успеется, — ответил Хлей и тотчас же перевел слова Иль жене. — Передохни с дороги.

Иль решила, что глупо будет отказываться от гостеприимства купца, и согласно кивнула.

— Я и нажарила, и напарила, — сказала Эрка. — Зараз не съедим.

— Ох, и соскучился же я по твоей стряпне! — облизнулся Хлей и поцеловал ее в щеку.

Так они доехали до дома. Внизу, вровень с улицей, была лавка, в которой любой желающий мог купить шелковых ковров, льняных скатертей и шерстяных одеял, а наверху жил сам Хлей с семейством.

— Поднимайся! — пригласила Иль Эрка и вернулась, чтобы помочь мужу разгрузить повозку.

Когда Иль спустилась к ужину, Эрка уже успела выведать все-все о их ночном приключении близ Стишинского перевала и была очень благодарна ей за спасение купцов.