Теперь этот день, пропитанный густым запахом Опелейха, наполненный гулом голосов, скрипом повозок, криками извозчиков и лаем собак, ожил в памяти Уульме. “Как же это все могло случиться? — подумал он. — Как я мог все потерять…”

***

Вида ехал долго, не останавливаясь, не сходя с дороги. Накануне отъезда он вспомнил о Южном оградительном отряде, о котором слышал лишь однажды — в доме Ваноры. Кем были эти оградители, Вида не знал, однако внезапно для себя решил, что особого греха не будет, если он попросится в отряд. Обороняя границы, он будет защищать и Угомлик, и отца с матерью, и брата с Ойкой.

— Боги помогут. Я не боюсь смерти. А от позора я уже отмылся, — напутствовал он сам себя.

Он не попрощался не только с отцом и матерью, но и с Игенау, Иверди, Ванорой и другими обходчими и охотниками. Вида хорошо знал своих друзей и понимал, что они, скорее, свяжут его по рукам и ногам, чем отпустят из Угомлика. Он представил лицо Игенау, когда тот узнает об отъезде своего лучшего друга, и против воли усмехнулся.

— Не быть мне боле обходчим.

Уже к вечеру он остановил коня и развел костер. Лес только начался — настоящий, густой черный страж этих земель, а до южных границ было еще очень далеко. Вида уснул, подложив под голову плащ и укрывшись попоной, а стреноженный Ветерок всю ночь недовольно глядел на хозяина одним глазом, про себя недоумевая, чего вдруг Виде вздумалось сняться с насиженного места и уехать так далеко.

К концу третьего дня пути лес начал редеть и в просвет заглянуло солнце. Вида выбрал малохоженую неприметную тропку, которая вывела его на равнину, поросшую ковылем. До Гололетней пустоши оставалось рукой подать.

Он не боялся неизвестности и не жаждал заглянуть в будущее, но и совсем не тревожиться не мог. Он знал, что не вернется назад, что бы ни пришлось ему пережить, но вот умереть скоро и бесславно ему совсем не хотелось.

Вида спешился, расседлал Ветерка, расстелил на земле плащ и лег.

— Я стану великим! — громко сказал он, вспоминая свои детские клятвы. — Моё имя птицей вознесется вверх и облетит весь свет!

И сам не заметил, как заснул, подложив под голову ладонь.

— Вида! Спаси же нас! Заслони от бед! — вновь услышал он уже знакомые голоса.

Сотни людей, с замотанными грязными окровавленными платками лицами, протягивали к нему тощие руки и молили, просили без конца:

— Спаси нас, Вида! Заступись за нас!

Вида открыл глаза — небо над ним уже посерело. Ветерок лежал рядом, даже во сне поводя большими ушами.

Пытаясь сбросить с себя тяжесть сна, Вида достал свои припасы, развел костер и стал ждать утра.

***

Завершался пятый день пути, а Гололетняя пустошь и не думала заканчиваться. Вида был почти уверен, что сбился с пути.

— Только этого мне не доставало в довершение всех бед! — в сердцах крикнул он.

До захода солнца оставалось совсем недолго, и Виде не хотелось еще одну ночь провести под открытым небом. Он нахлестнул коня и, не обращая внимания на его недовольство и сердитый храп, поскакал вперед, вглядываясь вдаль. Через две тысячи шагов Ветерок остановился сам и радостно заржал. И Вида вдалеке заметил становище и едва заметный дымок над ним.

— Кажись, прибыли, — сообщил он коню и похлопал его по шее. Ветерок облегченно фыркнул в ответ.

Вида подъехал ближе. Становище было похоже на кучу жухлых осенних листьев не только издали. Шатры были темные от въевшейся многолетней грязи и пыли, неумело залатанные, кое-где прохудившиеся, с просмоленными крышами. Повсюду валялся всякий нужный скарб — чугунки, мятые половники, щербатые миски с отколотыми краями, мотки веревок, щепки, кожаные ремни и непонятная Виде труха. Облезлые рыжие псы лениво грелись в лучах заходящего летнего солнца, помахивая хвостами и громко сопя. Чуть вдалеке пасся табун лошадей, принадлежавший отряду — тощие заморенные клячи, с вздувшимися боками и куцей гривой. Люди, одетые в платье оградителей — с красной нашивкой в виде молнии на рукаве — бродили меж шатров, подбрасывали в костер хворост, чистили песком посуду и просто играли в кости. Они лишь мельком оглядывали чужака и возвращались к своим делам.

Вида не стал спешиваться. Он направил своего коня меж шатров, надеясь найти главного среди воинов.

— Кто ваш хардмар? — наудачу спросил Вида у одного из хардмаринов, мрачно глядевшего в землю. Тот лишь махнул рукой в сторону.

Юноша продолжил поиски. Но не успел он сделать и десяти шагов, как услышал позади себя сиплый голос:

— Эй! Кем будешь, конник? Здесь тебе не ярмарка.

Вида обернулся — худой и жилистый, дочерна загорелый, одетый в добротные кожаные штаны и жесткую суконную рубаху, в вытертых, но крепких сапогах до колена, оградитель стоял и смотрел на него так, будто был здесь хозяином. В руках у него был меч — куда как хуже, чем у Виды, с простыми ножнами и не такой красивой рукоятью, но удобный и легкий. Волосы его были туго перехвачены черной тесьмой, а густая борода скрывала почти половину лица. Но глаза его блестели так задорно и живо, что напомнили Виде самого себя. Именно таким, как этот воин, он был до последнего своего обхода.

— Я — Вида из Низинного Края, и я хочу увидеть предводителя вашего отряда, — выпалил он заученные по пути сюда слова.

— Так он перед тобой, — ухмыльнулся воин и завел руку за спину.

— Я пришел сюда, чтобы стать одним из оградителей, — сказал Вида. — Я умею драться и я вам пригожусь.

— Это-то ты правду сказал — люди нам всегда нужны. Что ж, коли так, то спешивайся. Вон те, которые сидят у костерка, — и говоривший указал на нескольких оградителей, глядевших на Виду во все глаза, — покажут тебе, где прилечь да где привязать коня, ну и похлебкой своей поделятся.

Вида оторопел — вот так просто он стал одним из оградителей, а ведь сколько готовился отвечать на вопросы хардмара о себе да о родне, да почему он оказался здесь.

А хардмар повернулся и отправился прочь, оставив Виду одного.

— Постой! Так как звать тебя? — бросил Вида ему вдогонку.

— Хараслатом, — не оборачиваясь, ответил тот. — Гармелевым.

Вида поворотил лошадь и не спеша подъехал к оградителям у костра, которые что-то варили в горшочке.

— Спешивайся, друг, — встал ему навстречу один из воинов.

Вида спрыгнул с коня. Другой оградитель подошел и взял под узды Ветерка, что-то приговаривая на непонятном Виде языке.

— Проходи к нам да садись рядом. Голоден, небось, — сказал первый.

— Я и сытый поесть да попить не откажусь, — ответил Вида.

Оградители засмеялись. Вида им сразу понравился.

— А ведь твоя правда — разве без глотка да без куска жизнь? Садись, досыта накормить не обещаем, но налить — нальем.

Вида протиснулся к месту, которое для него сразу же освободили. Оградители казались ему все на одно лицо — заросшие густой темной бородой, с длинными, спутанными волосами, наспех убранными назад, все в кожаных штанах и серых льняных рубахах, с огромными ножами за поясом.

— Как звать тебя, друг? — снова подал голос тот первый оградитель. Он казался старше всех остальных.

— Вида из Низинного Края, — сразу же ответил Вида.

— А я — Умудь, вон тот, — и говорящий ткнул пальцем в сторону рыжеватого парня, который хитро улыбнулся Виде, — Фистар, а этот, с кудрявой башкой, — Ширалам.

— А я — Ракадар, — представился подошедший к ним оградитель, который увел Ветерка. — Твой конь стоит там, вместе с другими. Я поддал ему овса, так что и он с голоду не околеет.

Только у Умудя было оннарское имя, а у остальных чужие, иноземные. Но Вида все равно спросил:

— Вы все с Северного Оннара?

— Я из Хумлай-Она, — ответил Умудь. — Фистар с Юга.

— И я с юга, с Опелейха, — вставил Ширалам. — Но и там я не свой. Во младенчестве как оказался там, так и больше не уезжал никуда. Дома своего не помню, но знающие люди говорили мне, что вроде как я из Радаринок.

— Койсой, — усмехнулся Ракадар. — Проклятый град рабов и их хозяев.