Бьиралла слышала стук сапог по мраморному полу и слезы все сильнее жгли ее глаза. Она упала на подушки и зарыдала.

— Свадьбы не будет! Свадьбы не будет! — повторяла она, содрогаясь от слез.

Она была самой красивой, самой богатой, самой знатной и самой желанной невестой окреста, самым драгоценным подарком, какой только можно себе придумать, и Вида отказался от нее! Бросил ее перед свадьбой! Опозорил перед всем светом!

Но не только обида, но и злость жгли ее сердце — это она должна была бросить Виду еще тогда, когда его задрали в лесу волки! Должна была выйти замуж за другого! Уехать в Неммит-Сор под руку с хардмаром из столицы!

И, понимая, что никак она прошлое не воротит, а в глазах простого люда навсегда останется брошенной невестой, Бьиралла лишилась чувств.

А Вида, испросив у Перста прощения и заверив его, что он сам себя за свое предательство осудил, сам себе вынес приговор и сам же претворит в его жизнь, покинул Аильгорд и, пришпорив коня, поскакал в лес.

***

За долгую весну Уульме привык к шкуре зверя и даже находил в ней некоторую пользу: волком он и видел, и слышал гораздо лучше любого охотника из тех, с кем в юности ему пришлось выслеживать дичь. Острый слух и тонкий нюх позволили ему оставаться в своем укрытии, лишь изредка подходя к Угомлику, чтобы подъесть остатки, сбрасываемые с щедрого хозяйского стола для окрестных собак, но при этом знать обо всем, что делается в замке. Он может жить здесь сколько угодно долго и видеть всех тех, кого увидеть уже не чаял, а они и догадываться не будут, что их сын и брат совсем рядом.

Когда в первый же день он увидел Мелесгарда и Зору, сердце его чуть не вырвалось из груди. Отец почти не изменился — такой же высокий, статный, только глубокие морщины прорезали его лоб, а густые волосы заметно поредели, а вот мать его будто ссохлась от тоски и тяжелых мыслей. Уульме хотел было подбежать к ним, но вовремя вспомнил, что вряд ли они, как Ванора, поймут его намерения, а потому остался там, где и был, и долго лежал, снова и снова воскрешая их образы в своей голове.

Позже он увидел Трикке и сразу понял, что высокий тонкий юноша и есть его младший брат. Видел и девочку с красными, точно огонь, волосами. Из разговоров слуг, доносившихся до его чуткого уха, он узнал, что звали ее Ойкой, что была она вроде приемной дочери его матери, а, стало быть, его названной сестрой.

Когда же Вида, согнувшись почти пополам, вышел в сад и, жмурясь от яркого света, глядел в небеса, Уульме испытал такое облегчение, какого не испытывал никогда в жизни.

Но чем дольше Уульме жил близ Угомлика, тем сильнее его тянуло прочь из Низинного Края. Ему страшно захотелось повидать Забена и Оглоблю с Коромыслом, еще раз попробовать разыскать Сталливана.

— Отправлюсь в Опелейх, — решил Уульме, когда понял, что Виде больше не грозит беда.

Путь был ему знаком — много лет назад он шел напрямик через лес в Стрелавицу, а уже оттуда перебрался в Южный Оннар. Нюх поможет ему отыскать все тропы, ведущие к городу. Он вспомнил трактир, в который зашел в Опелейхе.

— Гудиймаров трактир, — про себя проговорил он название. — Хоть издалека погляжу.

И он, стараясь не глядеть на Угомлик, побежал на юг.

Уульме кружил возле городских врат, стараясь себя не выдать. Только ночью ему удалось проскользнуть в город, прикинувшись большой бездомной собакой. Он сразу же отыскал трактир, в котором был много лет назад, но вывеска на нем была уже другой.

Уульме встал на задние лапы и заглянул в окно. За стойкой стоял совсем другой человек — куда как моложе и выше пузана Гудиймара. Он сам не понял, почему так расстроился. За годы, что минули с их первой и последней встречи, Гудиймар мог умереть или разориться.

— Тогда в Опелейх. Повидаюсь с Забеном. Уж он-то точно не умер, — решил Уульме и побежал вон из Стрелавицы, вспоминая день, когда познакомился со стариком.

***

Забен выпроводил Мавиора и остался наедине с Уульме.

— Ты глядишь, будто волк, — пошутил он, но юноша не опустил глаз. Даже то, что старик оказался братом Сталливану, не сделало Уульме более дружелюбным: брат или нет, но ведь не его друг.

— Ты уж и не сердись, — усмехнулся Забен. — А то я и прогневаюсь.

— Гневайся, — буркнул Уульме.

— Скажи, Мелесгардов, — перешел к делу его новый хозяин. — Расскажи мне о брате. Видят боги, мы с ним давно не виделись. Гляди, коль встретимся на улице, так и не признаем друг друга. Каков он? Все такой же прохиндей?

Уульме словно ударили — он не мог снести такого оскорбления, пусть и не ему самому.

— Сталливан никогда не был прохиндеем! — в гневе вскричал он.

— Был, был, — заверил его Забен. — Уж мне-то лучше знать. Сбежал, как в воду канул. Это по его!

Уульме вскинулся, но в этот раз промолчал.

— Что ж, Мелесгардов, — ухмыльнулся старик, — а хватит разговоры-то разговаривать. Ты здесь не отдыхать будешь, а работать. Сталливан-то лентяй да пройдоха, тебя разбаловал. Знаю я его, поди, целыми днями ели да пили да играли в кости.

— Что мне нужно делать? — спросил Уульме, не желая выслушивать такое нелестное описание Сталливана.

— Будешь пока помогать мастеру, а там, уж коли достанет у тебя усердия и осторожности, сам им сделаешься. Я дармоедов не кормлю, но они у меня и не держатся — любой, кто приходит, так работает и за себя, и за меня, но и пустым потом не уходит.

Уульме уже не слушал — деньги его не заботили.

— Я согласен, — кивнул он, хотя знал, что его согласия Забен и не спрашивал.

— Спать ты будешь при мастерской — там вроде как комнатки для ученика есть. Набьешь соломой перину, попросишь одеяла, миску да чашку. Где мыться да куда за похлебкой ходить, тебе покажут.

Забен встал со своего места и медленно направился к выходу. Уульме последовал за ним.

Мастерская была совсем рядом — нужно было выйти из лавки и пройти через большой застроенный двор. У входа сидели несколько подмастерьев и о чем-то громко спорили, ковыряясь в зубах гусиными перьями.

Увидев Забена, все они вскочили со своих топчанов и низко поклонились.

— Пошлите боги господину здоровья да благоденствия! — поприветствовали они хозяина.

— Богов не нужно просить, — ответил им старик. — Они и сами видят, кого миловать, а кому и сполна воздать.

Он остановился.

— Где мастер? — спросил он. — Пусть выйдет.

Один из учеников с поклонами скрылся в мастерской, но очень скоро вернулся, ведя за собой совсем древнего старика — почти слепого, с обожженными по локоть руками и белыми жидкими волосами.

— Дарамат! — воскликнул Забен, будто приветствуя старого друга. — Вижу, что боги не спешат призывать тебя к себе!

Дарамат поднял на Забена свои невидящие глаза и прошамкал:

— Я бы посоветовал им поторопиться. Зажился я что-то… Свет уже не мил.

— Богам лучше знать, — грубо одернул его Забен. — Еще тебя они бы не спрашивали!

Дарамат покорно кивнул, и Уульме вдруг стало жаль старого мастера. Тот правда зажился, правда устал.

— Я привел тебе ученика, — напомнил о главном Забен. — Обучи его, чему сам сможешь. Да не жалей — он мне дорого обошелся. Пусть работает, пусть семь раз свою рубаху от пота выжимает. Пусть каждую свою корку сторицей отрабатывает.

Подмастерья насмешливо глядели на Уульме, о котором так нелестно отозвался их хозяин, но тот даже не шелохнулся.

— Дарамат? — требовательно позвал старика Забен.

— Я обучу его, — прошамкал старый мастер. — Если тебе уж так неймется.

Он неуклюже поклонился и зашел обратно в мастерскую.

— Слыхал? — обернулся к Уульме Забен. — Это твой новый учитель. Слушай его, как слушал лентяя и пропойцу Сталливана, который ничему хорошему научить тебя не мог. И исполняй в точности все, что он говорит.

— Слушаюсь, — ответил Уульме. Он тоже поклонился, но не так, как это делали остальные: поклон вышел у него кривой. Богатый и родовитый, привыкший повелевать, он не привык кланяться.

— Тогда иди, — кивнул Забен и пошел прочь и от Уульме и от остальных подмастерьев.