Когда его спросили, что такое совершенное послушание, он ответил: «Возьми тело бездыханное и положи его, где пожелаешь. Оно не воспротивится этому перемещению, не будет ворчать, где бы ты его ни устроил, не позовет тебя обратно, если уйдешь. Поставь его на место проповедника — не вверх будет смотреть, но вниз; устрой его на ложе пурпурном — бледность его станет еще более явственной. Вот истинное послушание: перемещают тебя — не имей об этом собственного мнения; где оставят тебя — не заботься; о перемене какой-либо не хлопочи; призовут к должности — сохраняй привычное смирение; и чем больший воздадут тебе почет, тем более считай себя недостойным»[59].

Францисканцы и иезуиты произросли от общего корня, и противостояние между ними, наблюдавшееся в некоторые периоды истории, только подтверждает эту мысль. И биографии основателей двух этих орденов весьма сходны. Оба стремились к высшей воинской славе. Оба восхищались рыцарской романтикой. Причем прагматичный Лойола оказывается здесь куда большим романтиком, чем «романтичный» Франциск. Рыцарство на рубеже XII–XIII веков — реальная сила и возможность сделать карьеру. А в первой половине XVI века, когда начинал свою деятельность Игнатий Лойола, рыцари больше впечатляли на страницах книг, чем в жизни, их солнце уже давно закатилось. Все же Лойола бредил рыцарскими романами, мысленно примеряя на себя доспехи, хотя он имел определенные успехи в военном деле и даже совершил подвиг, отстаивая осажденную Памплону. Но оба исторических персонажа оказались лишены возможности продолжать военную карьеру и занялись духовным поиском. Их также объединяла мечта проповедовать в Святой земле — и у обоих она не увенчалась успехом.

Из них двоих Франциск более гениален как первооткрыватель идей. И более одарен поэтически. Хотя известно, что и Лойола писал стихи и даже духовные гимны. Оба они появились в критическое для католицизма время и оба очень помогли Церкви не лишиться целостности. Оба посвятили много сил христианской педагогике, воспитывая своих сподвижников. Но педагогика Лойолы как бы более «взрослая». В ней предусмотрена рефлексия, осознанный личностный рост. Некоторые даже сравнивают методику основателя ордена иезуитов с нейролингвистическим программированием. И задача ее — взрастить идеального христианина. А методика Франциска — это детская, крайне серьезная игра. Ее трудно описать, но она захватывает. И играющий переселяется в мир Евангелия.

Сильной стороной иезуитской педагогики считается индивидуальный подход к каждому, исходя из его сильных и слабых сторон. Это тоже идет от Франциска. Он постоянно искал ключи к сердцу каждого из своих братьев, порой проявляя чудеса креативности. Один из пришедших к нему, красавчик по имени Массео, считал себя великим оратором, которого все должны слушать. Франциск, понимая, что подобные мысли несовместимы с нахождением в ордене, тем не менее не делал Массео замечаний. Однажды братья остановились на перекрестке трех дорог — во Флоренцию, Сиену и Ареццо — и начали совещаться, куда пойти. Франциск неожиданно остановил споры и наложил на Массео послушание — крутиться волчком. Можно представить себе, как трудно пришлось гордецу, над которым тут же начали хихикать прохожие. Но он очень хотел остаться в ордене, потому продолжал кружение, падая и снова вставая. Когда он уже почти не мог держаться на ногах, Франциск резко остановил его и спросил, в сторону какого города он смотрит. Массео ответил: «Сиена». «Вот та дорога, которую Бог указывает нам»[60], — отозвался Франциск. Получилось, что Массео заставил всех послушать себя, но сделал это без малейшего эгоизма, наоборот, полностью отрекшись от себя.

Другой брат, по имени Руфино, имел противоположную проблему. Он, наоборот, был болезненно замкнутым и больше всего любил уйти в лес и там молиться. Франциск велел ему пойти в Ассизи и прочитать проповедь в одной из церквей. Такой приказ поверг Руфино в ужас. Он начал взывать к жалости, объясняя, что полностью лишен дара проповеди. Наш герой напомнил о необходимости строгого послушания. Если кто-то спорит с настоятелем — то его следует наказывать. Потому Руфино пойдет проповедовать в Ассизи без рясы, в одном белье, и в таком виде войдет в церковь.

Пришлось бедному брату поступить подобным образом, и, конечно, люди нещадно осмеяли его. Пока все это происходило, Франциска мучила совесть, кроме того, Руфино происходил из утонченной аристократической семьи[61] и подобное послушание на глазах знакомых и родственников равнялось для него пытке. Наконец наш герой не выдержал и решил испытать сам то, к чему принудил своего ученика. После этого обида Руфино на учителя даже если и была, то исчезла.

Как уже говорилось, Франциск с сомнением относился к учености, подозревая в ней большую опасность самолюбования и гордыни. Он не позволил аристократу Рикардо дела Марко взять с собой в орден ценную библиотеку. Но когда в ордене появился Антоний Падуанский, наш герой сказал ему: «Учись и учи других, ибо дух молитвы не угас в тебе».

Но самым интересным в педагогике Франциска оставалась его собственная детская непосредственность. Любую мысль, сообщаемую ученикам, он был готов тут же проверить на себе и делал это со всей яркостью и убедительностью своей одаренной натуры.

Уже говорилось о быстром увеличении количества братьев. Действительно, к Франциску постоянно приходили новые кандидаты самого разного социального положения. Чаще всего они приходили под впечатлением от его проповеди. Но ведь проповедь действовала не только на мужчин. Казалось бы, наряду с братьями должны были появляться и сестры? Так оно потом и случилось, только женская ветвь францисканства вовсе не стала (и не могла стать) аналогом мужской.

Есть расхожая формулировка «мужчины и женщины — с разных планет», сегодня ее употребляют чаще всего по поводу предполагаемой разницы в психологии разных полов. При этом поведение современных мужчин и женщин разнится не так уж сильно. И те и другие вместе учатся, работают, имеют равные или почти равные возможности. В средневековом европейском обществе мужчин и женщин действительно разделяла пропасть, причем не только правовая. Женщину постоянно оценивали не как человека, а как некую философскую категорию, и оценка эта в христианской доктрине оказывалась двойственной и противоречивой. С одной стороны — Ева, склонившая Адама к первородному греху, с другой — Мария, родившая Спасителя. Первое привело к охоте на ведьм, второе дало культ Прекрасной Дамы. В этой вилке находится множество средневековых богословских и философских текстов. Подавляющее большинство из них написано мужчинами, причем, как правило, монахами и священниками, соблюдающими целибат. Эти тексты очень пристрастны, даже если и благосклонны. И в них не стоит искать глубокого понимания женской психологии. Весь свой анализ женской сущности авторы пытались вывести из Священного Писания. Но их сочинения формировали совершенно особое восприятие женщины.

Как мы видим, пресловутое «средневековое» отношение к прекрасной половине человечества происходило не из-за дикости и неграмотности, наоборот, оно создавалось текстовой культурой. В более «диком» раннем Средневековье к женщине относились гораздо проще. В ней не видели ни светлого идеала, ни особого греховного изъяна, но высоко ценили как продолжательницу рода. Салическая правда даже предусматривала двойной штраф за убийство женщины детородного возраста. А эдикт франкского короля Хильперика[62] из династии Меровингов разрешил делать наследниками дочерей и сестер в отсутствие сыновей и братьев. По Вестготской правде дочери были совершенно равноправны с сыновьями в вопросах наследования.

С развитием общества и особенно с возрождением римского права женщины постепенно отстранялись от наследования и возможности самостоятельно работать, становясь все более зависимыми. Параллельно на них взваливался тяжелейший моральный груз вины за грехи Евы и не менее тяжелый груз соответствия образу Марии, который формулировался как крайняя скромность, покорность и набожность.