Представим себя на месте церковного иерарха. Перед ним сидит странный человек неопрятного вида, лидер довольно радикального, хотя и внешне миролюбивого сообщества. И он просит для своей группы очень многого — официального доступа к массовому идеологическому воздействию. При этом ни он, ни его товарищи не только не имеют богословского образования, но и не собираются его получать. Рассуждая логически, монсеньору Джованни следовало бы немедленно выгнать обнаглевшего бродягу, а то и добиться его отлучения от церкви, как сделали с Пьером Вальдо. Но очевидно, магнетизм личности Франциска оказался столь силен, что кардинал усомнился в своей правоте и согласился представить необычного «беднячка» Иннокентию III.
Мы уже упоминали этого понтифика. Вряд ли можно было найти человека, более далекого от францисканских идеалов, чем Иннокентий. Отличавшийся крайне властным характером, он превратил Святой престол в сильную, почти светскую монархию. Летописец английского короля Иоанна Безземельного назвал этого папу образцом «горделивой величавости». При этом Иннокентий не чуждался возвышенного искусства. Ему приписывают авторство некоторых католических гимнов (впрочем, вопрос этот довольно спорный).
Неизвестно, как именно кардинал Джованни представил папе нашего героя и его сподвижников, но понтифик проявил к ним интерес и согласился принять.
Судя по всему, историческое общение с папой произошло в его дворце, в присутствии совета кардиналов.
Так и видится эта сцена, воплощенная в живописи, театре и кинематографии. Холеные лица кардиналов и самого понтифика. Иннокентий III, в миру Лотарио Конти, граф Сеньи, граф Лаваньи, — потомственный римский аристократ в самом расцвете сил, ему нет и пятидесяти. Он прекрасно образован и успешен, насколько может быть успешен папа римский. У него свой взгляд на Папский престол, он отстаивает «свободу церкви». Это означает, что духовная власть не должна зависеть от светской, и в собрании епископов не участвуют князья и прочие сильные мира сего. Только папа и его Patrimonium (папский совет) управляют делами церкви. Иннокентий мастерски реализует эту идею, возвращая Святому престолу влияние, потерянное при предыдущих папах. Он оперирует большими величинами — целыми странами, монархами, народами… И вот к нему привели грязного бродягу, собравшего вокруг себя кучку других грязных бродяг и написавшего для них правила жизни.
Конечно же, Франциск разъяснял свой устав ярко и вдохновенно, как менестрель исполняет только что созданную песню. Иннокентий III с непроницаемым лицом прослушал все до конца и выждал эффектную паузу. Наверное, наш герой ждал каких-то вопросов или уточнений, но понтифик ровным голосом изрек: «Ступай, сын мой, и поищи свиней; с ними у тебя, кажется, более общего, чем с людьми; поваляйся с ними в грязи, передай им твой устав и упражняйся на них в проповедях твоих». Франциск, известный своим буквальным пониманием истин, тут же вышел из дворца и направился искать свиней. Найдя их, он честно извалялся в земле, по которой они ходили, и в таком виде вернулся к папе со словами: «Владыко, я исполнил твое приказание, услышь и ты теперь мою мольбу». После этого папе не оставалось ничего другого, как принять францисканский устав.
Эпизод этот очень известен и часто тиражируется в кратких популярных биографиях святого. Но далеко не во всех источниках он описан столь радикально. Например, Фома Челанский во «Втором житии» вовсе не приписывает Иннокентию пренебрежительного отношения к странному собеседнику. В этом тексте понтифик всего лишь не одобряет францисканского идеала бедности, считая его превышающим человеческие силы. Но, «будучи человеком весьма осторожным, он (Иннокентий. — А. В.) сказал: «Моли, сын мой, Христа, чтобы через тебя Он открыл нам Свою волю, и узнав ее, мы, с большей уверенностью сможем дать согласие на твои благочестивые пожелания».
А кто же тогда написал про свиней? Один из английских летописцев, а точнее — летописец Иоанна Безземельного, английского короля из династии Плантагенетов. За два года до похода нашего героя с компанией в Рим этот король вступил с Иннокентием III в открытый конфликт, отказавшись признать архиепископом Кентерберийским Стефана Ленгтона. Папа в долгу не остался. В 1208 году он наложил интердикт на всю Англию, а как раз к моменту прихода Франциска непокорный король был и вовсе низложен властным понтификом, и его права на трон передали французскому монарху Филиппу II Августу.
Сравнивая два этих документа, можно понять стиль средневекового политического пиара. Интересно, как через популярную, массмедийную, как сказали бы сегодня, персону Франциска подается образ правителя, в данном случае — папы римского. В одном случае этот правитель мудр, словно Соломон, и морально безупречен, принимая вонючего бродягу у себя во дворце в полной готовности узнать через него волю Божью. В другом — перед нами предстает неприятный лицемер. Призванный служить христианским идеалам, он не уважает человека, пытающегося воплотить их в своей жизни.
Каков же он на самом деле? Эпизод со свиньями очень ярок и сразу притягивает внимание. Кажется очень правдоподобным брезгливое остроумие римского патриция, дорвавшегося до верховной власти над душами. Но посмотрим на биографию заказчика. Кто такой Иоанн Безземельный, пытающийся с помощью фигуры Франциска испортить имидж своего врага? Пятый, но самый любимый и избалованный сын Генриха II. По закону ему не должно достаться земельных наделов (оттого он и Безземельный), но Генрих в конце жизни был в весьма сложных отношениях со своим наследником — знаменитым Ричардом Львиное Сердце. Отец и сын даже официально воевали друг с другом. В пику Ричарду отец сделал Иоанна герцогом Аквитании, а потом младшему сыну повезло еще больше: он стал правителем Ирландии, правда ненадолго. Всего за восемь месяцев он так восстановил против себя народ, что пришлось бежать из страны. Его знали как предателя, ради надежды на власть готового переметнуться в стан злейших врагов. Он брал в заложники благородные семейства и насиловал их дочерей. Когда же папа Иннокентий отлучил его вместе с подданными от церкви, Иоанн жестоко наказывал священников, соблюдающих запрет папы на богослужения. Он сажал их в тюрьмы и отбирал церковные владения. Портрет получается куда более неприглядный, чем у высокомерного римского понтифика.
Как же выглядела на самом деле историческая встреча, без которой францисканский орден не смог бы начать свое существование? Оба текста не врут о ней, они просто рассказывают о разных стадиях знакомства Иннокентия с Франциском. Фома Челанский, видимо, побоялся показывать Иннокентия недостаточно «белым и пушистым» и пропустил начальный неполиткорректный эпизод. Правда, даже такие предосторожности не спасли тексты этого автора от запрета. А что же пишет Бонавентура, чья биография святого из Ассизи на многие века стала эталонной? В его «Большой легенде» мы встречаем почти буквальную цитату из Челанского: «…молись, сын мой…». Дальше же идет вставка, добавленная по распоряжению Иеронима д’Асколи, преемника Бонавентуры на посту генерала францисканского ордена. Считается, что он почерпнул эту информацию из личного разговора с кардиналом Рикардо де Аннибальди, родственником папы Иннокентия. И да, первый прием Франциска действительно был, мягко говоря, негостеприимным. Сперва пришлось долго ожидать благоприятной возможности, чтобы попасть в Латеранский дворец. Вероятно, кардинал Павел, через которого продвигали это дело, не горел желанием афишировать свое участие. Потому наш герой должен был появиться перед папой как бы случайно. Из каких соображений выбрали подобную тактику, нам уже не узнать, но ничем хорошим это не кончилось. Франциск оказался перед папой, когда тот пребывал в одиночестве в любимом зале под названием Зерцало. Понтифик прохаживался взад-вперед, глубоко погруженный в размышления, и вдруг взгляд его упал на незнакомого человека, к тому же весьма неприглядной наружности: небритого и непричесанного, к тому же в грязных лохмотьях. По воспоминанию Рикардо де Аннибальди, папа «отверг и с негодованием прогнал» Франциска. Той же ночью Иннокентию III привиделся вещий сон, который, конечно же, пересказан Бонавентурой. Папе снилось, «будто у стоп его принялась ветвь и росла постепенно, пока не превратилась в прекраснейшее дерево. Когда же он дивился, что бы могло означать это видение, Господний свет озарил разум этого первосвященника Христова, и он постиг, что ветвь означала того нищего, которого он прогнал накануне».
