— Я буду присутствовать, — решительно выдала я, оттолкнувшись от двери. Даже не заметила, как прислонилась к ней в поисках опоры.

— Атравматическую иглу! — отчеканил Егоров после недолгой паузы, во время которой он просверлил меня прищуренным взглядом.

Кивнув, подошла к инструментальному столику. Взяла требуемое и прошагала к хирургу. Бросила взгляд на Олега, не успев передать инструмент. Оглушительный звон металла о плитку. Или это звенит лишь у меня в ушах?

Кровь. Очень много крови. Рана, поддавшись острому скальпелю, зияла, но уже не кровоточила благодаря зажимам. Я понимала, что осколок вытащили. Черт, я видела окровавленный кусок стекла! Я отчетливо осознавала, что опасность миновала. К слову, за годы работы видела и не такое. В сравнении это сущий пустяк! Рядовая операция! Если бы не одно НО… Это был Олег! Это он, бледный, с обескровленными губами лежал передо мной! Это его кровь была на перчатках хирурга, на простынях, на инструментах. Везде.

— Покровская! — гневный крик Егорова толчком привел в себя.

— Я… — голос дрогнул. — Я сейчас.

Поспешно отозвалась, суетливо возвращаясь за нужным инструментом. Не заметила, как на глазах проступила влага. Все вокруг расплывалось, и я отчаянно старалась проморгаться, буквально наощупь пытаясь захватить иглу. Тело пробирала мелкая дрожь, заставляя руки трястись. Еще ни разу я не поддавалась эмоциям на работе, подставляя всю бригаду. Вырвавшийся всхлип спровоцировал неловкое движение руки, и очередной иглодержатель летит на пол.

— Покровская, выйдите! Алла Валерьевна, подайте иглу наконец! — женщина тут же встала рядом, ловко исполняя требуемое. — Здесь не место и не время для слез, Анна Николаевна, — добавил Егоров мягче.

— Иди, Анечка, — тихо шепнула медсестра, останавливая на мне сочувствующий взгляд. — Мы справимся.

Кивнула в спину женщине, утирая слезы руками, уже не волнуясь о стерильности перчаток. Усилием воли заставила себя оторвать взгляд от Олега и, развернувшись, вышла прочь из операционной.

Юлька мерила шагами помещение, моментально замерев при виде меня. Я же, не обращая внимание на посыпавшиеся вопросы, скатилась по стене, утыкаясь лицом в колени и не реагируя на прикосновения Юли, которая пыталась растормошить мое безвольное тело. Те от силы десять минут, что я провела в операционной, морально выжали меня до суха.

Первый раз в жизни я чувствовала абсолютное безразличие ко всему. Ко всему, кроме Олега. Единственное, что интересовало меня в данный момент — исход операции. Казалось, небеса обрушатся, а я буду продолжать подпирать стену, содрогаясь от рваных вздохов и ожидая, когда Егоров выйдет и скажет, что все прошло успешно. Никак иначе.

Перманентное напряжение, сковавшее мышцы, схлынуло, позволив свободно вдохнуть, лишь когда Агаф оказался за решеткой. Исход ни черта не удовлетворил. Долбанные журналюги успели прогреть население. Про всплеск наркотиков в городе не говорил только ленивый или немой. Решить дело по-тихому в узком кругу не получилось. Только показательный арест.

— Дело пойдет в суд. Без вариантов. Кто-то должен сесть, — вертя бокал с коньяком в руке, произнес Паша. — К тому же Агаф крупной рыбкой оказался, убирать его хлопотно.

Каждый за столом понимал это, как осознавал и то, что в любой другой ситуации подобное не остановило бы никого в этой комнате. В их мире нельзя нагадить, а потом тихо-мирно отсиживаться на нарах.

— Если дело замороченное, переложи его на другого, — с энтузиазмом начал Дима, расслаблено закинув руки за голову. — Что мешает нам кинуть слушок, что жене Кузнеца наркоту Агаф посылал? Он до него и в тюрьме доберется.

Мужчины переглянулись, без слов понимая друг друга. С кривой усмешкой Паша, единственный пьющий сегодня, поднял бокал, высказывая всеобщее одобрение.

Последнее воспоминание — они выходят из ресторана, и, пожав друзьям руки, Олег первым направляется к машине. Утром ему звонили с автосалона. Через несколько дней после аварии Олег заказал подарок для Ани в надежде стереть неприятный осадок случившегося.

Требования к автомобилю у Олега были специфические. Не обошлось без его спецов, напичкавших железного коня по последнему слову техники. Конечно, все для безопасности. Однако было бы глупо не признаться хотя бы самому себе, что душу греет возможность в любое время нажать пару кнопок на мобильном, чтобы узнать о Колючке все. Где, с кем, куда едет. Пусть его назовут больным, одержимым, помешанным. Наплевать. Последние недели как на иголках отбили малейшее желание играть в благородного рыцаря.

Несколько шагов и звук взрыва. Последнее, что ощутил Олег — потеря равновесия. Он то ли упал, то ли его откинуло. Не разобрать. Не было ни мыслей, ни снов. Лишь темнота. Глухая и беспросветная.

Сознание возвращалось медленно, будто всплывая из глубины, что пыталась затянуть обратно. Сначала услышал голос. Тихий, успокаивающий. Он не понимал смысла, лишь плыл в размеренном течении эха, отражающего в голове бархатный звук.

Неожиданно в эту безмятежность ворвался запах. Цветочный и до боли знакомый. Запах, которым пропитался каждый угол его безликого прежде дома. Запах, с которым он засыпал и просыпался последние недели.

Потом прикосновение к руке, тяжелой и непослушной настолько, что он не смог пошевелить и мизинцем. Однако бархатистую теплую кожу под пальцами ощущал отчетливо. Мягкая и слегка влажная. Щека?

Словно толчком выпутавшись из вязкого марева, открыл глаза. Голова, прижавшаяся щекой к его руке, резко поднялась. А Олега накрыло. Настолько сильное чувство дежавю он прежде не испытывал. Все, как тогда. Девять лет назад.

К тому времени он служил в спецназе уже четыре года, и его медицинская карточка медленно, но верно толстела после каждого ранения. Впрочем, так было у всех. Остался жив — уже хорошо. Больница, врачи, медсестры, процедуры, выписка и снова на службу. Не впервой. Все по накатанному сценарию. Однако в тот день произошел разрыв шаблона.

Как только он открыл глаза, еще не успев осознать, где находится, увидел ее. Совсем молодая. Даже лицо еще не растеряло детскую округлость, сражая наповал невинными ямочками на щеках. Такой живой взгляд, наполненный неподдельным сочувствием и тревогой. Когда последний раз на него так смотрели? Наверное, только мама.

Заметив, что он очнулся, девушка в медицинском халате принялась что-то щебетать тоненьким, взволнованным голосом, суетясь вокруг него. Медсестра. Если судить по возрасту, возможно студентка.

Такая чистая. Жизнерадостная. Светит улыбкой, измеряя температуру и давление, усердно записывает что-то в журнал. Смешная в своем приступе ответственности. Позади нее лучами расходился белый свет, и Олег отказывался принимать то, что это сияет солнца из окна, напротив которого она стояла. Внезапная ассоциация — ангел. И неважно, что притягивает, как запретный плод.

Она все что-то говорила и говорила, а он не желал, чтобы она прекращала. Будто увидел белый свет после долгой темноты. Не мог насмотреться. Смысл сказанного ускользал, не желая зацепляться в сознании. А он молчал. Дышал через раз, боясь, что замолкнет, уйдет, растворится.

Следил за каждым ее шагом, движением руки, взмахом ресниц, шевелением губ. Вот она поправила одеяло, подкрутила что-то у капельницы, подключенной к катетеру на сгибе локтя, и встретилась с ним взглядом, ободряюще улыбнувшись. Веки потяжелели, закрываясь против воли. Он отключился, навсегда сохранив в памяти ее образ.

Когда открыл глаза на следующее утро, ее не было. Не пришла она и вечером, и на следующий день. Больше он ее не видел. Была мысль, что привиделась. Что только не выдаст мозг после наркоза. Однако слишком отчетливо он подметил и запомнил каждую деталь. И все же предпочел поддаться собственному обману.

Найти не проблема. Вопрос: что он будет делать, когда найдет? В его жизни одна неопределенность в завтрашнем дне. Точнее, неизвестность — будет ли это завтра в его жизни? Слишком жестоко тянуть такую чистоту в ту грязь, в которой он барахтается. Нет, пусть ходит на работу, улыбается больным, уверяя тех, что все будет хорошо. В жизни таких хорошеньких девушек должно быть только так. Хорошо.