– Шайен Мальберн, – произносит Рейна на растяжку, – рейтинг ноль. Сочувствие террористическим группировкам. Подлежит пожизненному заключению в изоляторе.

Два года, проведенные в заключении, кажутся мне вечностью. Каждое утро нас распределяют на работу, и мы возвращаемся в камеры уже затемно. Блок особого режима имеет самый низший рейтинг. Здесь заключены те, в ком правящий режим видит особую угрозу. Моя статья одна из самых тяжелых – терроризм. Даже те, кто до Аттестации был лишен баллов рейтинга, боятся общаться с террористами. Я такая одна, а потому у меня нет особых проблем с другими заключенными. Хуже обстоят дела с питанием. Для террористов самый скудный паек. Даже на работе в больнице, где мне доверяют мыть операционные, никто даже не думает поделиться со мной едой, видя, как мне привозят тарелку с двумя тонкими сэндвичами.

Самое лучшее время дня – возвращение домой. Заключенных развозит один автобус, а потому у нас есть около полутора часов на то, что бы полюбоваться из окон на свободную жизнь и поговорить. Как ни странно, у меня появился друг.

Я замечаю Коди в первый же день работ. Не заметить его невозможно. Во всем блоке он единственный чернокожий парень. Пожалуй, ему приходится даже хуже, чем мне. Чернокожих и без того любят мало, что уж говорить о тех, кто, как я, представляет угрозу правящему режиму? Свободное место в автобусе есть только рядом с ним, и мне не остается ничего иного, как сесть рядом. В тот день нас вдвоем отправляют убираться в городском парке. Охранник приглядывает за нами издалека и по большому счету не мешает разговаривать.

– Тебя за терроризм? – спрашивает Коди, когда мы граблями собираем опавшие листья.

– Да. А тебя?

Он усмехается.

– Ты знаешь, что за черную кожу комиссия снимает сразу пятьдесят баллов?

Видя мое ошарашенное лицо, он тихонечко посмеивается.

– Ничего, наступит день.

Наступит день. Это любимая присказка Коди. Он повторяет ее каждый раз, когда охранник приносит нам еду, или кто-то демонстративно кидает на землю мусор. Я никогда его не спрашиваю, что он имеет ввиду, потому что боюсь узнать ответ.

Мне нравится с ним общаться. Семья Коди путешествовала по всей стране, и он знает миллион историй. Нас часто ставят работать вместе, а потому мои дни проходят не так одиноко, как могли бы. Он поддерживает меня, когда мысли о семье начинают сводить с ума, время от времени приносит мне еду. Проходит немало времени, прежде чем я узнаю правду – Коди оказался в заключении из-за экспериментов с компьютерной базой. Он умудрился не только добраться до зашифрованных данных элиты, но и подправить баллы нескольким десяткам черных. Выяснить сколько таких семей было и кто они, правительство так и не сумело, и Коди раздувается от гордости каждый раз, как об этом говорят. Благодаря нему люди перестали голодать и получили доступ к медицине.

– У нас не принято задавать вопросы, – говорит он, не скрывая улыбки. – Могу поклясться, что в центре распределения продуктов никто даже и бровью не повел, когда в базе увидел новый рейтинг. Тысячи людей могли его повысить, государству никогда не собрать все отчеты воедино.

– Тогда как тебя вычислили?

– Не вычислили, – еще шире улыбается он. – Я на Аттестации раскритиковал их базы в пух и прах. Еще и про интернет добавил. Ты знаешь, что он раньше не был буквенно-числовым, в нем были фотографии и видео? Я думал, экзаменатор задохнется от возмущения или его удар хватит. Нигер позволяет себе оскорблять режим, – Коди смеется. Мне тяжело понять причину этого смеха, но он искренний. – Думаешь, я тронулся умом? Ничего подобного. Наступит день. Ну а пока что мне и здесь неплохо.

Я не решаюсь уточнить, почему. Я вижу, отношение охранников к Коди иное, чем к остальным заключенным. У него всегда больше еды на завтрак и ужин, и порой он со мной делится. Однажды он ненароком пробалтывается, что в двери его камеры есть окошко, а значит, он свободен от мучительной тишины изоляции. Мне остается только завидовать. Впрочем, завидую я ему по-доброму. Коди мне действительно нравится, и помимо мамы в ночных молитвах я упоминаю его имя.

Когда проходит первый год моей изоляции, мне разрешают выходить из камеры. Час свободного перемещения до отбоя становится для меня подарком судьбы. Мне разрешается даже воспользоваться компьютером, чтобы связаться с мамой, но проходят дни и недели, а от нее все нет ответа. Я знаю, Коди мог бы мне помочь, но он не предлагает помощь, а я не решаюсь с ним об этом заговорить. Это иной мир, я не хочу испортить наши отношения неосторожной просьбой. Я не смогу жить здесь без этой дружбы.

Я не доставляю охранникам проблем, меня даже хвалят за работу в госпитале, и скоро их отношение ко мне становится мягче. Никто не трогает нас с Коди, если мы задерживаемся после отбоя в общей комнате. Здесь нет ничего, что могло бы быть использовано для побега – лишь скамьи, но я все равно на мгновение замираю, проходя металлоискатель, точно говоря, что меня не в чем упрекнуть. Мы болтаем с Коди часы напролет, обсуждая дом и любимые блюда. Вскоре охранники вовсе перестают прислушиваться к нашим разговорам и уже реже проверяют нас.

В ночи, когда дежурит красотка Эмбер, нам и вовсе разрешено сидеть до рассвета в компьютерном зале. Это бывает в ночь на воскресенье, наш единственный выходной, а потому можно не бояться не выспаться. Я знаю, какие именно услуги оказывает ей Коди, а потому стараюсь не смотреть на Эмбер, когда она заходит за ним в комнату, и они на некоторое время уединяются в кладовке. К счастью, она не ревнивая, а потому, получив желаемое, оставляет нас вдвоем. Эмбер уже за сорок, она тучная, как раскормленный бульдог, и от нее пахнет луком, однако Коди, кажется, это ничуть не смущает.

– Наступит день, – подмигивает он мне и садится за компьютер. Я не знаю, чем он занимается. Сама же я безуспешно пишу старым знакомым, надеясь через них связаться с мамой. Я даже вспоминаю о родственниках Брайана, но никто мне не отвечает.

В одну из таких ночей Коди внезапно начинает радостно вопить. Поначалу я пугаюсь, но видя его широкую улыбку, расползаюсь в ответной.

– Что? – требую я ответ.

– День почти настал, – улыбается он, довольно закладывая руки за голову. – Пришлось поломать мозги, но оно того стоило. Очень скоро, мисс Мальберн, все станет очень-очень хорошо.

Он доволен собой. Я знаю, сейчас в нем борется желание рассказать о своей победе и страх, как бы не сболтнуть что-то лишнее. Наконец, он сдается.

– Я взломал общую базу! Иди сюда!

Убедившись, что шаги охранников не слышны, я быстро пересаживаюсь к нему. По экрану расплылись мелкие темные буквы. Поначалу я ничего не могу понять, но затем цепляюсь за один слог и начинаю читать. Это личное дело Коди! Просто написано оно без пробелов и знаков.

– Я могу залезть в любое дело, в том виде, в котором оно хранится на столичном сервере. Ты понимаешь, Мальберн? Судя по лицу нет. Это полное дело, вся статистика, а не вырванные ее куски. Полное! И я могу его редактировать! Смотри!

Ему не приходится долго искать. Должно быть, дела темнокожих хранятся вместе. Список из тысяч фамилий загружается за доли секунды. Коди щелкает по одному из имен и открывает дело некого Дженилза Прюитта из Фьерры. Дженилзу пятьдесят шесть, а рейтинг его всего двадцать процентов. Всю свою жизнь он проработал на шахте, но ни одного процента сверх тех, какие он получил в результате Аттестации, ему не добавили. Он вдовец, детей нет.

– Замечательно, – бормочет себе под нос Коди. Пальцы его порхают над клавиатурой в яростном танце, и вот рейтинг Прюитта возрастает до пятидесяти восьми. Ровно столько у него было бы, если бы он, как и белые, получал по проценту в год за свою работу. Подумав, Коди стирает строчку и меняет цифру на восемьдесят.

– Заметят, – шепчу я в страхе. Коди кивает. В личном деле появляется приписка: перевести в Карст и расположить в соответствии с процентным рейтингом.