Дверь камеры с громким треском отворяется. Я давно отвыкла от громких звуков, которые не проникают сквозь толстые стены, и этот треск на мгновение оглушает меня. Охранник жестом велит выйти. Я подчиняюсь. Страх невыносим. Он ледяной рукой сжимает горло, я ощущаю тошноту. Пытаюсь успокоить нервы, делаю глубокий вдох, но вместо ожидаемого успокоения ощущаю лишь новый приступ паники. Мне не связывают руки, и я ничем не скована, но идя по бесконечно длинному коридору жилого блока, я ощущаю себя заключенной в большей мере, чем в собственной камере. По обеим сторонам тянется нескончаемая вереница дверей. Я знаю, за каждой из них находится такой же пленник, как и я. Раньше я никогда не задумывалась об изгоях и об их участи. Как и все я делала вид, что их попросту не существует. Кто знал, что я окажусь среди них?

– Налево, – командует у развилки охранник, и я подчиняюсь его приказу. Коридоры здесь выглядят иначе. Серые стены сменяются бежевыми, хромированные лампы изящными люстрами. Охранник, встречающий нас в начале этого коридора, одет в темно-синий костюм с галстуком. Он просит меня пройти сквозь рамку металлоискателя, и, убедившись, что я чиста, позволяет двигаться дальше. В первый же день мою домашнюю одежду сменили на светло-коричневую робу, после чего поместили в стерильную камеру. Ума не приложу, где бы я могла найти оружие. Меня уже дважды кормили, но вся посуда была пластмассовой, и охранник, забирающий остатки, тщательно проверял, что все сдано.

Охранник в деловом костюме подводит меня к одной из комнат, стучит в дверь и велит входить. Ощущение расслабленности вновь сменяется страхом – в крохотной комнате ничего не говорит об уюте – металлический стол, два стула, ни окон, ни люстр. Меня уже ожидают. Я неловко сажусь на свободный стул и поднимаю взгляд на сидящую напротив женщину.

Ее можно назвать красивой. Изящный овал лица, светлые волосы, завязанные в идеальный хвост, правильные черты лица. Но глаза ее холодны, как лед, и я тотчас опускаю взгляд на стол.

– Меня зовут Рейна Уилд, – представляется она, – я член Аттестовочной комиссии. Вы – Шайен Мальберн.

Она не спрашивает, а утверждает, но я согласно киваю головой.

– Вы знаете, почему оказались здесь?

Я качаю головой. Голос меня не слушается, но Рейна будто и не ожидает ответа. Она раскрывает толстую папку, лежащую перед ней на столе, и поворачивает ее ко мне. Это результаты Аттестации. Сотни листов, среди которых я замечаю свой почерк.

– У вас высокие показатели, – говорит Рейна. – Вы набрали высшие баллы по естественным и общественным дисциплинам. Гораздо хуже с точными науками и совсем плохо с творческим направлением, – она переворачивает страницы одну за другой, и мой страх постепенно сменяется любопытством. – Вот результаты ваших психологических тестов. Комиссия назвала вас решительной и упорной, отметив так же неплохой ум и изобретательность.

Она намеренно пропускает пункты, но я вижу такие характеристики, как чуткость, следование высоким идеалам. Впрочем, находится и несколько явно отрицательных чёрт. Но не из-за них же я здесь оказалась?

– Ваша история интернет-запросов связана в основном с изучением медицины и химии, вы добились хороших результатов в физических испытаниях, и у ваш уровень здоровья выше среднего. На основе Аттестации, комиссия рекомендовала вас к прохождению медицинского обучения при хирургической практике с целью дальнейшего распределения в столице.

На мгновение я замираю. Я добилась желаемого. И как? Я не только получила медицинское направление, но и распределение в столицу. Это значит, комиссия считает, что я стану лучшей. Я даже начинаю верить, что мое нахождение здесь всего лишь часть испытания, заключительный аккорд Аттестации. Но Рейна перелистывает страницу, и шрифт меняет цвет на красный. Все по-настоящему, это не ошибка, не проверка. Отчаяние накрывает меня с новой силой, я стискиваю пальцы в кулаки.

– Вы не указали в личном деле, что ваш отец Роберт Мальберн был членом террористической группировки «Дети свободы».

– Я никогда его не знала. Его казнили до моего рождения, – пытаюсь я оправдаться. Я знаю, что мои слова никого не смогут переубедить, и решение не изменят, но не могу остановиться. – Я думала, комиссия располагает списком испытуемых из неблагонадежных семей.

– Верно, – соглашается Рейна, но по ее тону ясно, что она не считает это достаточным оправданием. По ее мнению, мне следовало начать испытание заявлением о сомнительном происхождении. – Вы так же не указали его в числе своих родителей.

– На момент моего рождения он уже был мёртв. Позже мама записала меня на отчима. Я считала его своим отцом.

– Вас заставили заблуждаться? – Рейна замирает, как почуявшая дичь гончая. Я прекрасно понимаю, к чему она клонит. Нет, я не так глупа, как ей того хочется.

– Мама не скрывала от меня правду, – чётко и громко говорю я. – Я только хочу сказать, что Брайан был ко мне добр и я любила его, как если бы он был моим биологическим отцом. Я до сих пор оплакиваю его уход из жизни.

– Вы знали, что подобное происхождение лишает вас пятидесяти процентов в рейтинге?

Я качаю головой. Я действительно этого не знала. Лишиться пятидесяти пунктов было все равно, что лишиться всякой надежды на будущее. Потенциальный медик с двадцатью баллами мог рассчитывать разве что на место младшего медицинского работника. Но, судя по тому, что меня лишили и этого, моё происхождение лишь вершина айсберга.

– Прочтите это, – велит мне Рейна и указывает на выделенный кусок текста. Я узнаю своё сочинение. Собравшись с духом, я начинаю читать.

Настоящая профессиональная система лишает работника возможности достичь желаемой высоты. Так, за год идеальной службы он может улучшить свой рейтинг лишь на один процент. Выходит, начав в восемнадцать лет рабочую практику в качестве младшего медицинского персонала, работник с высшим начальным рейтингом, лишь к сорока восьми наберет необходимые проценты, чтобы начать хирургическую практику. К этому возрасту большая часть навсегда отказывается от подобной возможности, понимая свою неспособность достичь профессиональных высот в качестве хирургов, а так же обладая рядом проблем со здоровьем. Я считаю, что система баллов должна быть смягчена. Если увеличить максимальный годовой рейтинг на одну единицу, то к уже двадцати восьми годам медицинский работник сможет получить возможность начать хирургическую практику. Это не только позволит воспитать целую плеяду высококлассных профессионалов, которые еще очень долгие годы смогут вести свою деятельность, но и увеличить их численность, обеспечивая бедные районы.

– Как вы это прокомментируете? – требует у меня ответа Рейна.

Я поднимаю взгляд на нее и вижу, что она просто в бешенстве. Я пытаюсь понять, что она могла увидеть оскорбительного в моих словах, но не могу.

– Вы критикуете систему, – дрожащим от гнева голосом говорит она. – Вы не просто позволяете себе сомнительные высказывания, я слышу в ваших устах слова вашего отца и его приятелей. «Бедные районы». Вы тоже, полагаю, считаете, что люди, бесполезные для нашего общества, должны пользоваться теми же привилегиями, что и элита? Вы хотели бы, что бы мы оказывали им медицинскую помощь? Быть может, обеспечивали дополнительной едой?

Я молчу. Все знают, чем вышей рейтинг семьи, тем больше еды она получает. Разумеется, мало кто согласен заключать браки с человеком более низкого статуса. У бедняков просто нет иного выхода, как довольствоваться малым, не надеясь на какие-то послабления.

Должно быть, по моему лицу проскальзывает тень сомнения, потому что Рейна возбуждается еще больше.

– Я так знала! Вы сочувствуете им. Комиссия не зря обратила на вас внимание. Вы разделяете взгляды «Детей свободы». Вы такая же, как и они. Что же, наше общество давно научилось прижигать загнивающие раны.

Она достает из папки картонную карточку и, с видимым удовольствием на лице, медленно начинает вписывать в нее мое имя.