С высшими Демонами всё иначе. Пожалуй, Ленту стоило освежить свои скудные познания о визитах чёрных в мир живых. Если не о случаях, то хотя бы о мотивах. Списать на них мировые революции, войны и перевороты он не мог. Во всяком случае, в тех немалочисленных инцидентах, которые пришлись на его век, все разрушители устоявшихся порядков (или те, кто стоял у них за спиной) происходили, насколько он знал, из синих.

Галстук скользнул вокруг шеи, руки сами собой выкрутили виндзорский узел – удобно. Что ещё он может делать вот так, на автомате, не задумываясь и не обращая на это внимания? Он попробовал по старинке собрать силу в груди для удара и не смог. Значит, рукоделия Алевтины теперь в безопасности – никакого огня из пальцев ему больше не добыть. Оставались руны и заклинания, прочно засевшие в памяти, с ними он ещё успеет разобраться и, возможно, приручить. Плохо, что к акинаку больше не тянуло – он точно знал, что меч не ляжет в его ладонь продолжением руки.

Для синего заговорённый зелёными метал – неподъёмен.

Отец не терпел французских вин, но Лент вспомнил об этом только на лондонском вокзале Сент-Панкрас, куда его домчал за пару часов скорый поезд из Парижа. Привезенная бутылка тут же отправилась в урну, а Лент отправился в магазин, благо лондонские вокзалы давно переросли в торговые центры. Быстро выбрал калифорнийское кюве и поспешил к стоянке чёрных такси.

Закованный в ограду, зелёный островок по центру площади Коннот Сквер, встретил Лента шелестом листвы (ничуть не пожелтевшей) и редкой перекличкой птиц, почти не слышной за шумом машин близлежащей Эджвер Роуд.

Но́мера дома он не помнил, но этого и не требовалось: только у одного из белоснежных таунхаусов с колоннами дежурила полиция. И не добродушные «бобби» в смешных шлемах, а подтянутые молодцы с автоматами наперевес. Правда, приглядевшись, Лент обнаружил, что одним из молодцев оказалась дама, но не суть. Всего лишь дыхание времени.

Впустили его без проблем – протоколы защиты предусматривают многое, возможно, они знали его в лицо. Во всяком случае, вопросов не задавали: «Добрый вечер, сэр. Если у вас с собой оружие, оставьте его на столике за первой дверью». И всё. Так он и вошёл в дом, который раньше считал домом врага. Он был здесь лишь однажды, когда просил об Анне, а это не самые лучшие воспоминания в его жизни. Отец отказал прямо здесь, в первой приёмной с окнами на площадь и на спины полицейских, почти такие же, как эти.

Воспоминания Лент отбросил, но дальше не пошёл – по коридору гуляли бархатные волны знакомого баритона, отец беседовал с дамой. Женского голоса Лент пока не слышал, но прекрасно распознал тон: голос отца не приказывал и не угрожал, он поддразнивал и обволакивал. Ненавистный Ленту акцент британского высшего света, оставляющий слова без окончаний, почти пропал, сгладившись до урчания.

– Не может быть, – говорил кот-мурлыка, но интонации кричали обратное: «Может! И обязательно будет!» – Какая великолепная вещь, это же просто чудо! Куда, говорите, крепится датчик? На грудь?! Медицина не стоит на месте.

Лент застыл. Никакого желания проходить в столовую для гостей у него не было. У их разговора не должно было быть свидетелей, особенно таких, светских. Присев на диванчик в прихожей, он задумался, донёсшийся издалека женский смех не просто расстроил – обидел. Ведь Лент думал, что заинтересовал старика появлением чёрного, и всерьез рассчитывал на конструктивный диалог. Придётся менять тактику, но на какую?

Голоса́, слившиеся было в неразличимый фон, приблизились и обострились – отец почувствовал его присутствие и ненавязчиво приглашал. Что ж, возможно, это станет ему первым уроком на новом поприще. Отец называл это способностью «держать лицо». То есть оставаться невозмутимым и непогрешимым в любой стрессовой ситуации. Лент попробовал изобразить улыбку и это получилось у него без труда, будто достал и надел нужную маску. Маска тут же приклеилась или даже приросла к его физиономии безо всяких усилий с его стороны, демонстрируя удобство очередной «встроенной» функции синих, и он направился в сторону столовой доселе несвойственной ему легкой пружинящей походкой.

Поворот, дверь – на себя, «Входи, сын!», и снова удар под дых! Как тогда, в Париже, или даже сильнее.

За сервированным на троих столом не сидел никто, но у застеклённого выхода в сад, рядом с пожилым импозантным джентльменом в тёмном костюме, облокотившись на книжную полку, с бокалом в руке стояла Мина. Она обернулась на звук открываемой двери и распахнула глаза в неожиданном узнавании. В следующую секунду её губы приоткрылись в совершенно детском по своей непосредственности удивлении. И Лент мог дать на отсечение свою недавно посиневшую голову – вот прямо ей мог и отдать, пусть сечёт! – она была ему рада.

Того, что сказал отец, он не услышал и не понял. И даже когда явно приглашающий жест направил его к столу, Лент всё равно не смог сдвинуться с места. Зачем он снова залез к ней в глаза? Зачем увидел в них себя? Вот таким, молодым и опасным животным в стойке перед прыжком, которую очень плохо маскировал строгий костюм от Бриони. И голубые прожектора вместо глаз. Чёрт побери, это было очень плохо. Он не должен... А почему, собственно, не должен? Ведь это она видит его таким! Значит, это взаимно!

– О… – протянул отец. – Даже так? У тебя талант, сын! И где ты только их находишь? – высокомерный тон немного освежил голову, хотя, возможно, помогло то, что Лент оторвался наконец от женских глаз, и посмотрел на отца своими. Зрелище было отрезвляющим. Острый взгляд родителя буравил дырку где-то в переносице, блеск алмазной булавки отцовского галстука холодил желудок – не иначе, артефакт, – а последовавшее за этим неуловимое грациозное движение – отец оправил рукава костюма, сверкнув на мгновение обеими запонками, вероятно, из той же коллекции, что и булавка – вылечило Лента от паралича совершенно.

– Я вижу, ты не всё мне рассказал, сын, но у тебя ещё будет время: у нас сегодня смена из пяти блюд. Прошу вас к столу, Мина. Прошу, Лаврентий.

– Лав… – протянула Мина и запнулась. – У вас странное имя, месье, но я очень рада вас видеть.

Она говорила правду, она была рада его видеть, и он это знал, врождённый дар с переменой масти никуда не делся, а ещё он знал, что англофонов всегда смущало его имя. Первые три его буквы, обозначая по-английски «любовь», довольно часто употреблялись в обращении к незнакомым дамам не из самого высшего света. Это было что-то сродни слову «милочка», что никак не вязалось с видом сурового Лента, а с его облагороженным вариантом – и того меньше.

– Зовите меня Лент, – он и сам не понял откуда взялся этот ровный и безразличный голос. Хорошо бы получить список встроенных функций, нужно знать, что он может теперь такого, чего не мог никогда. Расстегнув неуловимым движением пуговицу пиджака, он отодвинул свой стул – причём, в верном выборе места он не сомневался – и устроился за столом с самым саркастическим выражением лица, на которое был способен.

– Ну-ну, отец… Кто бы говорил о моих талантах и поисковых способностях! Ты сделал невозможное.

Подозвав откуда-то официанта, отец немедленно подхватил тон сына и парировал, жестикулируя бокалом: – Я тоже так думал. Что сделал невозможное, разыскав твою протеже. И очень гордился собой, пока не понял, что ты снова меня переплюнул. Ты нашёл вторую светлую с повадками тёмной! И если бы не тот факт, что вы оказались незнакомы, сегодня тебя ждала бы трёпка. За то, что посмел её обучить. Пока же ограничусь вопросом, – тут он неуловимо развернул корпус, хотя этого и не требовалось, он сидел в торце стола и видел обоих собеседников одинаково хорошо, зато Ленту стало понятно, что следующий вопрос будет адресован Мине: – Кто?

Девушка уверенно и целенаправленно изучала глазами бокал, но всё поняла правильно: – Подруга, сэр. Синяя.

– Она будет наказана.

– Она уже наказана, отец, – Лент не планировал вмешиваться, наоборот, хотел бы выслушать историю исчезновения Додо ещё раз, но сделал это неосознанно, из желания защитить. – Демон был синим, – сказал он и быстро добавил, чтобы избежать возможного конфуза, судя по всему, отец пока заметил только «зеркало»: – Мина понимает мыслеформ.