Но этого она не сказала. Он поймал её за подбородок и заглянул в глаза. Там подозрительно блестело. Ещё не хватало! Это всё возраст силы – пусть и в тайне, но она продолжала надеяться, что к пятидесяти каким-то чудом станет настоящей ведьмой. Конечно, этого не произошло.

А потом она упорхнула, мелькнув желтизной в дверях, и в следующий раз они увиделись уже в травматологии областной больницы.

На этом воспоминании Лент открыл все замки и сбросил все заслоны – пусть Савила смотрит, ему больше не стыдно за то, что он не смог тогда ничего сделать. Хватит. Он хочет это услышать. Пятьдесят лет боялся. Боялся потому, что в то утро она не остановилась на «страшной штуке, любви», но вместо привычного продолжения «любовь – это всегда выбор», сказала то же самое про жизнь.

Болотно-зелёные глаза прорицательницы заполнились слезами: «Не могу…», она тяжело опустилась на пуфик у вешалки.

– Чёртов Лент! Ты зачем на меня столько вывалил? Теперь не засну. И пользы от меня сейчас, как от козла – молока, одни эмоции.

Нехорошо получилось. А тут ещё Любочка со своим заговорённым саквояжем, не к ночи помянутым, тянет и тянет Лента за рукав…

– Что?

– Вы сказали седьмое июля шестьдесят девятого? Лаврентий Петрович, может, это не вовремя, но пришёл ответ на наш запрос по девушке. Военная база на Филиппинах, помните?

Зелёный Лент ничего не помнил, и вспоминать не хотел – слишком глубоко ушёл в воспоминания, слишком был расстроен, но синий мигом оценил ситуацию как критическую, надо извиниться перед помощницей: – Простите меня, Любочка, не успел отозвать запрос. Замотался. Этот вопрос закрыт, девушка нашлась, то есть она потерялась снова, но данные её паспорта у нас сохранились.

Любочка не улыбнулась и извинения не приняла, напротив, выглядела решительно. С чего бы?

– Штаты свернули присутствие на Филиппинах двадцать девять лет назад, так что ваши возрастные рамки пришлось раздвигать со старта. Вернее, их просто не было смысла задавать, список и так получился коротким – не так уж много ребятишек рождается на военных базах. Вы будете надо мной смеяться, но я видела там седьмое июля шестьдесят девятого.

– Я не буду смеяться, Любочка, – неожиданно охрип Лент. – Где этот список?

Саквояж, тот самый, заговорённый сейф Любочки, открылся, и Лент уставился на криво переданный факсом список из трех строк. Именам предшествовали звания –список содержал данные о родителях – а первым в нём значился полковник Волроуз, именно в его семье седьмого июля шестьдесят девятого года, почти пятьдесят лет тому назад, родился ребёнок, обозначенный буквой «f», девочка. Странная фамилия для полковника – вьющаяся роза – не очень подходящая военному. И изумительно подходящая прекрасной танцовщице Мине.

Лент размышлял недолго, достал телефон и выбрал номер отца: – Ты видел её паспорт, – зашипел он в трубку. – Почему ты не сказал мне про возраст?!

Трубка помолчала, где-то зашелестели бумаги, щёлкнули клавиши клавиатуры, и сердитый голос ответил почему-то по-английски: – Ты меня прямо испугал, сын, на какое-то мгновение я вообразил, уж не возложишь ли ты на меня ответственность за какой-нибудь казус с несовершеннолетием. Расслабься, ей недавно исполнилось двадцать четыре.

По зелёной половине Лента распространилось умиротворение, но синяя не успокоилась ни на секунду: – США свернули военное присутствие на Филиппинах гораздо раньше. Это не оригинальный паспорт. Прикрытие.

– Не удивлюсь. К этому документу у нас с самого начала были вопросы.

– Если их больше нет, может, расскажешь?

Трубка снова помолчала, но сдалась: – Могу. Только обещай отнестись к этому спокойно.

Лент промолчал. Трубка вздохнула.

– Её паспорт по нашим каналам не проходит. Он – своего рода шедевр. Причём, русской работы. Разведывательное управление. То есть ты прав – это прикрытие, но не тёмного долголетия, а чего-то другого.

Синее сердце Лента застучало быстрее, подкачивая крови в мозг, для дальнейшего анализа. Для него не было секретом, что спецслужбы имеют своеобразные квоты на паспорта разных стран, всё легально, всё прозрачно, всё «по любви». Но молоденьким танцовщицам из «Лидо» таких привилегий не полагается. Лент мало что сейчас понимал, но почему-то задумался над тем, не слишком ли наигранно звучал её акцент, когда она пыталась говорить по-русски, и не слишком ли нарочито вытягивались в трубочку её губы. Он спросил её, говорит ли она по-русски, и она ответила «совсем неплохо». Почему же он решил тогда, что она пошутила? И широкая улыбка пограничника в Шереметьево: «Добро пожаловать!»…

– Ты намеренно проводил Лысу Гору по-русски, отец?

– Допустим.

И допускать нечего. Мину проверяли на вшивость. А на тот случай, если «лунным жуком» окажется именно она, ей сдали еле живого Карла, предварительно вдоволь повосхищавшись его несуществующей силой, и какого-то красного Вальдемара, наверняка настолько же бесполезного, а ещё устроили цирк с бизонами в Альберте… Но Мина светлая! А кто сказал, что Демона должна призывать тёмная? Может, для возрождения утерянного рода достаточно любой женщины. Чёрт!

Он отматывал время назад и не мог понять, где было тонко настолько, чтобы порваться. Мыслеформ не самый безгрешный способ передачи информации, но Лент рассматривал его в совокупности со своим врождённым даром. Мина всегда говорила правду. И имя своё ему сказала, и про Филиппины… А про возраст он её не спрашивал. Неужели ей скоро пятьдесят? Анна, к слову, к пятидесяти выглядела немногим старше. Допустим, Анну поддерживала Алевтина. Но и Мина была не одна, у неё тоже была подмога – Додо! Кстати, о Додо… Если в Париже шалила не она, то почему сбежала? Он прокрутил в уме историю с её исчезновением и не нашёл подвоха. Мина говорила правду. Подруга была, и она пропала.

– Предвижу вопрос, сын. Додо мы не нашли. Номер с программы снят. Копий документов девицы в отделе кадров «Лидо» не оказалось. Ищем. Может, ты подключишься? Ты был хорошей ищейкой.

Он был. И он подключится. Хотя и не хочет, потому что страшится того, что может оказаться на том конце запутанной нити, когда он её распутает. Которую Мину он там найдёт? «Лунного жука», напустившего на Париж толпы нечисти в попытке заманить в ловушку ведьмака? Или тщетно пытающуюся стать ведьмой светлую, неспособную обидеть и мухи? Мечтающую, как Анна, о чуде возраста силы…

И снова Анна. Возраст – возрастом, но что делать с датой? Если сказки отца имеют под собой основу, и добровольно отданная жизнь перемещает душу в новое тело, то… То что? Чёрт побери! Что обозначают эти переселения душ, в которые он отродясь не верил?! Зачем Анне отдавать свою жизнь для того, чтобы на Филиппинах родилась какая-то американская девчонка?! Глупости всё это. Совпадение.

– Что она сказала, Савила?! Мне нужно знать прямо сейчас. Я прошу тебя…

– Ты посинел за время разговора с отцом и успокоился. Мне было совсем нетрудно увидеть. Она сказала: «Любовь – это всегда выбор, как и жизнь. Я выбираю твою».

И снова выбор. Лент устал от непонятного. Пожалуй, не стоило затевать этого сеанса. Он, что же, надеялся, дурак, что вот так, глазами Савилы, ещё раз переживёт прошлое? Ничего не пережил, только позавидовал ведьме – в его воспоминаниях она увидела её. Но Анны больше нет, а он есть. Есть Демон, есть Мина, есть заклинания, которые он должен выучить, есть пламя, которое он надеется со временем подчинить. И никакой мистики.

На католическое Рождество и новогодние праздники работы не предвиделось, так сказал отец. Ленту это подходило. Пока Любочка сворачивала бизнес, они с Савилой занимались ворожбой. Ещё к концу октября он подпалил скатерть Алевтины, и даже не попытался этого скрыть. Напротив, радовался, как ребёнок.

А в ноябре Савила взяла его с собой «на вызов». Вызовом был тот самый низший демон Любочки, и та «ну просто очень» этого ждала. Несмотря на то, что Лент выдал ей весьма достойные «подъёмные», ходить по магазинам за всякими мелочами ей порядком надоело. Дом есть дом, с полтергейстом или без, но нажитого годами за две недели не купишь. К тому же, Любочка переживала о любимом креме для рук, как бы демон не выдавил его из тюбика.