Валентин Николаев, говоря об Аркадьеве, отмечал: «Он не терпел нарушений дисциплины, спортивного режима, однако никогда не прибегал к ругани, нотации, не употреблял бранных слов. Но “поставить на место” нарушителя мог, как никто другой. Нашему тренеру была чужда злопамятность, и если он видел, что даже серьёзно нарушивший дисциплину футболист стремится искупить вину усердным трудом на тренировке, умел быть снисходительным».
Однако при всём том у Бориса Аркадьева была одна особенность. Лев Филатов писал: «Он видел изнанку футбольного быта, пьянство, грубость, душевную мертвечину, и, занося всё это в запасники памяти, жил и работал так, словно ничего этого не было...»
В интервью «Советскому спорту» Николай Озеров рассказывал: «Он ведь страдал, когда была пьяная вся команда, мы же знали и такие дела. Сидит вся команда на жёрдочке, и он только ходит, причитает: “Что будет! Что будет!” А им играть. Они — в баню, попарились, тренировка, два свитера и на следующий день громили всех на каких угодно полях».
За склонность к философским рассуждениям и такому же восприятию событий Евгений Евтушенко назвал Аркадьева «своеобразным футбольным Пастернаком».
Филатов продолжал: «“Мне не раз приходилось на лестнице перешагивать через его бесчувственное тело”, — говорил он об известном форварде, говорил спокойно, не ужасаясь и не возмущаясь. Это не было безразличием, чистоплюйством. Просто он знал, что перевоспитать этого форварда никому не дано. Он перешагивал через него, когда тот был в запое, что не мешало ему хвалить его игру на страницах своей книги. Реальности футбола Аркадьев, как никто другой, умел мирить со своими умозрительными, подчас прямо-таки идеалистическими представлениями.
Когда другие тренеры интересовались у Бориса Андреевича, какие меры он предпринимает, узнав, что его команда после игры нарушила режим, он отвечал так: «А после игры меня эта банда не интересует!» И нередко добавлял: «Берегите нервную систему. Как? Очень просто. После игры прихожу домой, наполняю ванну тёплой водой, отключаю телефон и читаю в ванне книгу».
Футболистом, через чьё тело Аркадьеву приходилось перешагивать, был Владимир Дёмин. Зинаида Гринина рассказывала: «Володя жил на шестом этаже в нашем подъезде. У каждого футболиста было прозвище, а Дёмина звали “Мартышкин”. Как скандал, их бабушка меня звала разбираться. Прихожу: “Что, ‘Мартышкин’, расшумелся?” — “Я ничего, Зинок, что ты...”
Лена, его жена, сама во многом виновата. Володя приходит домой, а она тут же шмыг и куда-то исчезает. “Мартышкин” посидит-посидит в пустой квартире, ко мне плетётся: “Лена у тебя?” А надо было его принимать, в каком бы виде ни появился. В конце концов квартиру разменяли, семья распалась. Володьку куда-то отправили. Он очень одинокий был. Умер совсем молодым, в 45...»
Однако встретилось нам и другое воспоминание — дочери Аркадьева Светланы Борисовны: «Вообще пьянство игроков сильно его огорчало. Я помню, с какой болью он всегда говорил о Дёмине, как жалел его жену. Она постоянно приходила к папе, жаловалась, плакала, он её всеми силами старался поддержать. Но там болезнь была запущена».
Зинаида Гринина рассказывала: «Мы с Аркадьевым были друзья. Звал меня: “Зинаида Ивановна, на прогулку!”...
Дёмин проштрафился, меня Аркадьев опять зовёт гулять: “Хочу с вами посоветоваться, Зинаида Ивановна. Кого ставить на матч — Петюньку Пономаренко или Володю Дёмина? Владимир Тимофеевич уж больно много водки пьёт...”
Говорю: “Знаете что, Борис Андреевич, Петюня, может быть, и сыграет, но не так, как Дёмин. Раз он виноват, выложится, как никто!” Потом было интересно, как Аркадьев поступит. Уже на стадионе слышу: “Одиннадцатый номер — Владимир Дёмин!” Я была очень горда...»
Причины того, почему в послевоенном соперничестве ЦДКА и «Динамо» успех чаще был на стороне армейцев, вовсе не лежат на поверхности. По уровню мастерства, что признано многими авторитетами, команды были равны. И в части подготовки, как функциональной, так и тактической, при всех индивидуальных особенностях тренеров существенных перепадов не наблюдалось. Более того, такие нейтральные эксперты, как спартаковцы Никита Симонян и Игорь Нетто, выражали уверенность, что в лучшие для вечных соперников годы (1945—1951) «Динамо» играло более качественно, но соотношение чемпионских плюс кубковых регалий (2 против 8) не оставляет сомнений в том, что армейцы брали волей и упорством.
Михаил Якушин писал: «Перед встречей ЦДКА и “Динамо” друг с другом ясно было одно: нападение и у той и у другой команды превосходит в классе оборону соперников. Вопрос стоял так: если наша защита справится с их нападением, то наше нападение их защиту переиграет».
В этой связи глубокое понимание сути вопроса мы увидели в статье литератора Александра Соскина: «Только приступивший к тренерской работе Михаил Якушин своим обострённым взглядом быстро узрел, что, несмотря на безоговорочную победу “Динамо” над ЦДКА в чемпионате страны 1945 года, динамовская защита, бывает, трещит под напором армейской пятёрки форвардов. Беда приходила в основном с левого фланга армейцев, и загвоздка была скорее не в чуть медлительном Радикорском, а в порывистом Блинкове. В те далёкие времена роли были чётко расписаны, и правый полузащитник отвечал за левого полусреднего нападающего. Всеволод Блинков, наш лучший атакующий полузащитник 40-х годов, вынужден был разменивать свою деятельную активность на тщетные попытки удержать своего тёзку Боброва.
Чтобы высвободить энергию Блинкова и как-то помешать Боброву, Якушин придумал дополнительное заграждение в лице другого полузащитника — Леонида Соловьёва, как бы составившего пару центральному защитнику Семичастному. Соответственно вакуум в центре поля должен был заполнить левый полусредний. Яркий форвард Николай Дементьев для этой цели мало подходил и, всё чаще уступая место “рабочей пчёлке” Александру Малявкину, был отпущен в “Спартак”...
Этот, казалось бы, частный случай имел далеко идущие последствия. Во-первых, Якушин укрепил оборону, не ослабив нападение (в первенстве Союза 1949 года “Динамо” установило рекорд результативности — 104 мяча). Во-вторых, открыл новую тактическую перспективу...
Тренерская интуиция Якушина через конкретику коллизии Блинков — Бобров уловила общемировую тенденцию гашения численного перевеса форвардов, уравновешивания мощи брони и снаряда...»
Константин Бесков в своей книге «Моя жизнь в футболе» представил ситуацию так: «Здраво анализируя ретроспективу, убеждаюсь, что мы и армейцы в сущности были равны по силам, если сопоставлять каждого с каждым или звенья со звеньями. Кто-то мог в определённый момент индивидуально оказаться лучше своего коллеги из другой команды в физическом отношении. Но право же, пятёрка атаки — Гринин, Николаев, Федотов, Бобров, Дёмин — на самых беспристрастных весах уравнивалась с другой пятёркой — Трофимов, Карцев, Бесков, Малявкин, Сергей Соловьёв.
А вот в боевитости, мобильности, выносливости, настойчивости мы товарищам из ЦДКА в тот момент уступали. Борис Андреевич Аркадьев, обладая огромным опытом и обширными познаниям и зная при этом динамовцев как свои пять пальцев, делал в ЦДКА акцент на функциональные кондиции, на атлетизм, потому что в техническом и тактическом плане его подопечные были не хуже нас».
В качестве болевых точек Бесков обозначил «боевитость и настойчивость», иначе говоря, речь идёт о волевом настрое, готовности отдавать все силы в игре.
Но ведь именно по этой части сам Бесков и слышал нередко упрёки в свой адрес от партнёров, при никем не оспариваемом его высоком игровом классе. Как рассказывал автору книги Владимир Савдунин, даже в успешных зарубежных поездках Бескову весьма крепко доставалось от Леонида Соловьёва и Александра Малявкина, требовавших от центрфорварда полной самоотдачи во всех матчах, а не только в тех, когда тот ловил кураж.
Обратимся ещё раз к суждениям Соскина из книги о Василии Трофимове: «Отчётливо помню, что динамовская игра, расчерченная геометрическими фигурами замысловатых построений, была менее нагнетательной, чем армейская. Но слишком уж серьёзным представляется спортивное преимущество ЦДКА в 1945—1951 годах — как в непосредственно матчевом противоборстве с “Динамо” (+12 = 2 — 4), так и в их турнирных спорах на первенство (+5 — 2) и Кубок СССР (+3 — 0).
