Но мало этого. Когда тренер Тарасов требовал быстроты пасов и обвинял Боброва в излишнем увлечении индивидуальной игрой, в команде сразу же вспоминали конфликты, которые порой происходили в ведущей армейской тройке, выступавшей в составе Бабич — Тарасов — Бобров в конце сороковых годов.
Дело в том, что Анатолий Тарасов отлично бегал на коньках и хорошо держал шайбу, его даже называли “держатель шайбы”, потому что Тарасов умело “убивал секунды”, когда его команда оставалась в меньшинстве. Но зато при армейских атаках, которые должен был завязывать центральный нападающий Тарасов, он сплошь и рядом задерживал пас на фланги. Бобров и Бабич мчались вперёд, в надежде получить шайбу “на ход”, а шайбы не было — Тарасов всё ещё держал её.
И вот теперь “держатель шайбы” обвинял Боброва в чрезмерном индивидуализме! С точки зрения здравого смысла ничего особенного в этом не было: тренер вовсе не обязан отвечать за грехи, которые совершал, будучи игроком. Но поскольку эмоции были накалены, этот факт подливал масла в огонь.
Талантливо предвидя будущее своей игры, Тарасов, не способный властвовать над своими эмоциями, пытался учить новому хоккею даже Боброва. И это, естественно, вызывало отпор, потому что Бобров в любом хоккее должен был оставаться собой...»
Как верно подметил в книге о Боброве Анатолий Мурадов, страстный поборник коллективной игры Анатолий Тарасов, считавший себя учеником Аркадьева, отстаивал прямо противоположные взгляды.
В своей знаменитой работе «Тактика футбольной игры» Борис Аркадьев писал: «О том же Боброве, который является исключительно сильным дриблёром в хоккее, можно сказать, что на льду он играет коллективно. Почему? Да потому, что вся хоккейная команда строит игру так, чтобы дать Боброву возможно большее количество попыток пройти с помощью обводки к воротам противника; из этих попыток несколько должны увенчаться успехом и обеспечить команде победу. Бобров с известным риском для себя одну за другой делает эти запланированные попытки и обычно забивает несколько голов. А если и не забивает, то оттягивает на себя столько сил противника, что открывает этим возможность “сделать результат” своим партнёрам.
Когда игрок, обведя одного или двух противников и собрав около себя остальных, в последний момент без сожаления расстаётся с мячом, чтобы дать забить гол незакрытому партнёру, его игра коллективна, несмотря на применение такого изощрённого средства индивидуального мастерства, каким является обводка».
Понятно, что речь у Аркадьева шла о хоккее с мячом — близкого футболу по тактическим установкам. Если кто-то сочтёт невозможным экстраполировать приведённые соображения на хоккей с шайбой, предложим для убедительности отрывок из статьи Бориса Андреевича под названием «Солист в коллективной игре»: «Однажды я увидел, как на двусторонней игре хоккеистов тренер Анатолий Тарасов всё время ограничивал Всеволода Боброва в обводке. Потом я сказал Тарасову: “На мой взгляд, это неверно. Обводка — его стихия. Это именно то, что поднимает его высоко над остальными. Он должен так играть! Ему же все должны пасовать, чтобы он получал возможность сделать наибольшее число попыток одному пройти и забить гол. Все должны играть с ним коллективно, а ему оставить только его игру, освободив от других обязанностей. Коллективная игра будет служить тому, чтобы использовать исключительный талант в обводке Боброва на пользу коллективу, другими словами — создать ему с помощью пасов партнёров возможно больше этих попыток. Таких игроков ставить на общий режим нельзя”».
Это сказано уже на примере хоккея с шайбой. Причём здесь принцип «колхозного» (термин Тарасова) хоккея, если в твоей команде есть такой мастер, чьё уникальное умение нужно обратить на пользу команде, а не подгонять его под умозрительный стандарт?
Конечно, недовольные среди партнёров всегда будут. Борис Аркадьев в названной статье продолжал: «Больше всех, вспоминаю, жаловался на индивидуализм Боброва и требовал принятия мер для того, чтобы тот играл с ним в пас, выступавший тогда в ЦДКА М. Орехов. И не только он. А этим игрокам, гораздо менее искусным в преодолении противников “один на один”, полагалось бы, уяснив цену Боброва, общими усилиями создавать ему возможности сыграть индивидуально. Его вклад был ещё и в том, что он рисковал собой на переднем крае, его валили, сшибали...»
Так в чём же, собственно, кроется различие воззрений Боброва и Тарасова на хоккей и методы тренировок? Обратимся к книге Салуцкого: «Много позже, вспоминая о периоде конца сороковых — начала пятидесятых, Анатолий Владимирович говорил:
— Моему глазу импонировала работоспособность. Человек трудится, трудится, трудится... Моё представление было таким: тот, кто здорово тренируется, должен и играть хорошо. Такой закон был у Аркадьева, у меня долгие десятилетия — такой же закон: кто крепко тренируется, тот наверняка будет играть! А Бобров вышел в первом матче, просто брал мяч и забивал — и всё! Потому что — ещё раз повторяю — игрок ценился за большую работоспособность, за умение сыграть в классический пас, за умение в обороне подстраховать. А Бобров с первого раза такое впечатление не произвёл.
Анатолий Владимирович искренне, свято был убеждён, что только трудолюбие и спортивное прилежание способны сформировать настоящего спортсмена. Вряд ли кто-либо отважится оспаривать такое утверждение. Однако проблема заключается в том, как понимать эти трудолюбие и прилежание — как понимал их Тарасов, требовавший от своих подопечных одинакового усердия абсолютно во всех элементах тренировок, или как понимал их Бобров, предпочитавший трудиться до седьмого пота, отрабатывая прорывы и броски по воротам?
Именно в этом разночтении и состояло главное противоречие между молодым тренером и молодым, но уже очень маститым спортсменом.
Да, Всеволод Бобров был для Тарасова загадкой. Но суть дела заключалась в том, что Тарасов, хотя и стал тренером, всё ещё продолжал смотреть на Боброва глазами партнёра по тройке и рядового игрока, привыкшего отстаивать своё место в составе исключительно отменным усердием на тренировках. И в этом Тарасов заметно отличался от Бориса Андреевича Аркадьева, который был посредственным футболистом, но сумел быстро отрешиться от своих “окопных” взглядов полевого игрока и смотрел на Боброва глазами тренера.
Правда, у Анатолия Тарасова положение было непростым: молодому наставнику всё время приходилось что-то доказывать своим подопечным. Но поскольку по классу игры он уступал некоторым из них, то стремился наверстать упущенное трудолюбием и физической подготовкой. Тарасов сам делал все упражнения, которые предлагал выполнить другим, и делал их в два, в три раза интенсивнее. Он приходил на тренировки раньше всех и уходил последним. Он заставлял себя опережать всех, и прежде всего неформального лидера команды Боброва, “в сумме слагаемых”. И если Всеволод занимался на льду четыре часа в день, то Анатолий тренировался по шесть-восемь часов. Если то, что делал Бобров за одно занятие, условно принять за единицу, то Тарасов выполнял объём работы, равный по меньшей мере двум единицам.
“Я должен был опережать его, чтобы завоевать его авторитет” — это слова Анатолия Владимировича Тарасова.
Но на деле происходило обратное: Бобров тоже не мог понять Тарасова, который, по его мнению, и “сам потел впустую и напрасно заставлял также потеть других”...
В итоге отношения в футболе с тренером Аркадьевым и в хоккее с тренером Тарасовым у Всеволода Боброва складывались совершенно по-разному. И это в немалой степени отразилось на том, что именно почерпнул Бобров у своих наставников. Он считал необходимым во многом подражать Аркадьеву. И последующая тренерская практика Всеволода Михайловича полностью подтвердила, что он придерживался педагогических концепций своего футбольного тренера Бориса Андреевича Аркадьева. Однако и наука Тарасова пошла на пользу. Бобров чётко сознавал, по какому пути ему идти не следует».
