В конце коридора двое из людей Найла повалены лицом вниз на ковре. Мне не нужно видеть пулевые отверстия, чтобы понять, что они оба уже мертвы. Эти парни, наверное, совсем выжили из ума, если приходят в отель и без разбора палят вот так запросто по людям. Паника медленно охватывает меня, но я ничего не могу поделать. Если раньше я в это не верила, то теперь знаю, что они без колебаний всадят и в нас пулю. Правда, во мне все еще теплится надежда, что они собираются использовать нас для выкупа или чего-то подобного. Все, что поможет нам выжить, пока я не решу, что делать.

В тот момент, когда мы выходим за дверь, нас бросают в фургон, который в следующую секунду во весь опор мчит нас вниз по прилегающей улочке. Кара чуть ли не задыхается и едва может держаться, пока они связывают нас. Я боюсь, что они застрелят ее, если она продолжит в том же духе.

— Кара, — шепчу я. — Тебе нужно оставаться спокойной, хорошо?

— Заткнись, — рявкает один из парней.

Затем он говорит что-то на незнакомом мне языке, а второй кивает. Я не понимаю, о чем речь, но в следующую секунду уже слишком поздно. Он подходит ко мне сзади и ударяет меня прикладом своей пушки в затылок.

Все мое тело как будто налито свинцом, когда я прихожу в себя. Что-то громкое и ужасное эхом отдается в пространстве, в котором я нахожусь. Что бы это ни было, оно усиливается.

Мне требуется всего минута, чтобы понять, что это плач. Даже не плач, а болезненные всхлипы. Когда я моргаю и открываю глаза, то вижу перед собой испуганное лицо Кары. Она лежит на боку, все еще связанная, и смотрит на меня глазами, наполненными неподдельным ужасом.

Но плачет не она, так как у нее во рту кляп. И не я, насколько могу судить. Где бы мы ни находились сейчас, мой нос раздражает запах соли и ржавчины. Когда мои глаза привыкают немного к тусклому свету, оглядываюсь, понимая, что мы заперты в сраном грузовом контейнере. По крайней мере вместе с десятью другими женщинами, которые также связаны и с кляпом во рту, как и мы.

Я извиваю руки, которые полностью онемели, и не могу даже ими пошевелить. Веревка, которую они использовали, чтобы связать нас, туго сдавливает мои запястья и лодыжки. Это самое неудобное и неловкое положение, в котором мне приходилось оказываться, и я совершенно беззащитна сейчас, пока не придумаю, как ослабить путы.

Пока я кручу запястьями в разные стороны, глазами обшариваю контейнер в поисках источника шума. К всхлипам теперь добавились звуки характерного похрюкивания. И, наконец, я нахожу его — источник шума. В одном из затененных уголков металлического ящика смерти, в котором мы заточены, какой-то мужик вколачивает свой член в девушку со спущенными до лодыжек штанами, которая наполовину склонена над складным столом.

Во мне накапливается ярость, когда я понимаю, что разворачивается сейчас прямо у меня на глазах. Эта гребанная свинья трахает ее, пока она связана и абсолютно беззащитна. Между тем, его напарник просто сидит и наблюдает за всем происходящим со скучающим выражением лица.

Звук протеста вырывается из моей груди, и оба мудака смотрят в мою сторону. Они что-то быстро говорят по-армянски, пока ко мне не подходит один из охранников. Чем ближе он приближается, тем больше я понимаю свою ошибку. Я ничем не могу помочь этой девушке. Абсолютно ничего не могу сделать для нее, потому что я связана, как чертова свинья в этой грязной дыре.

Он наклоняется и вытаскивает кляп из моего рта, чтобы я могла говорить.

— Они убьют тебя, — огрызаюсь я. — Они разорвут тебя на части, конечность за конечностью.

Мужик лишь смеется в ответ, поднимая меня как тряпичную куклу. Он говорит что-то на своем непонятном наречии другому мужику, а тот только смеется. А в следующую секунду он уже тащит меня через весь контейнер, пытаясь впечатать меня лицом в стул. Я отбрыкиваюсь от него как могу с каждым шагом, но, учитывая сковывающие меня веревки, это практически невозможно. Он достаточно ослабляет веревки вокруг моих лодыжек, чтобы раздвинуть мне ноги, прежде чем развернуть меня и нагнуть через стул. Когда он начинает поднимать материал моего платья вокруг моей талии, я наступаю ему на ботинок, а затем резко, с удовлетворительным хрустом бью головой ему в нос.

Оказывается, ему не нравится такой ход событий. Он хватает меня и швыряет в стену так сильно, что я вижу звезды перед глазами, прежде чем падаю на пол. А потом его ботинок снова и снова врезается мне в живот и ребра.

— Эй! — другой мужик огрызается и дергает головой. — Не порти гребаный товар, придурок!

Когда я смотрю на нападавшего, его лицо — сплошное кровавое месиво, и он по-прежнему выглядит зверским. На мгновение я сомневаюсь, что он на самом деле собирается остановиться. Но потом его друг говорит что-то на их языке, и произнесенное им имя Арман заставляет его отступить.

Мне остается спокойно харкать кровью, пока другой заканчивает свое дрянное дело. Я вздыхаю с облегчением, когда он наконец отстает от бедной девочки. Когда ее бросают на пол, как мусор рядом со мной, ее большие зеленые глаза смотрят на меня, и внутри меня что-то надламывается. Она смотрит на меня с благодарностью, хотя я не могу понять, почему.

На вид ей не больше девятнадцати. И глядя на ее заплаканное лицо, я вижу перед собой уже не ее, а Талию.

Это то, что с ней случилось? Она попала в самую гущу какой-то мафиозной вражды? Одной этой мысли достаточно, чтобы из моих глаз тоже потекли слезы.

— Они придут за нами, — говорю я девушке.

Уверена, она понятия не имеет, о чем я говорю. Но тем не менее, мои слова, кажется, приносят ей облегчение.

— Они придут, — говорю я снова.

В течение ночи разные парни продолжают приходить и уходить. Они приводят больше женщин, которые связаны и с кляпом во рту в различных состояниях сознания. Некоторые из них выглядят так, будто их удерживали силой какое-то время. И я знаю, это значит, что их готовят к отправке.

Я наблюдаю тихо, пытаясь собрать какую-нибудь важную информацию, пока могу еще это сделать. Но ее не так уж и много. Большинство парней похожи на обычных пешек — делают то, что им велят. Но потом приходит другой человек. На нем дорогой костюм.

Я не могу понять, о чем они говорят, но люди, которые взяли нас оживленно размахивают руками, перекинув автоматы на плечо. Они указывают на меня и Кару, и тот тип в костюме приходит в ярость. Он начинает орать на них, а затем несколько раз проводит рукой по волосам.

Он слишком нервничает, я замечаю это, наблюдая за ним. А нервозность похитителя никогда не предвещает ничего хорошего для пленников. Я оглядываюсь на Кару, которая настолько бледна, что кажется вот-вот потеряет сознание. Она слишком напугана, чтобы плакать, так что это к лучшему сейчас. На самом деле, все девочки ведут себя тихо, как церковные мыши. Они знают не хуже меня, что этот парень каким-то образом решает нашу судьбу.

Поговорив с ними еще немного и походив взад и вперед некоторое время, он делает жест рукой, который выглядит так, будто он говорит им, чтобы они продолжали. Это может означать кучу вещей одновременно, но гадать, что бы это значило — чертовски утомительное занятие. Мои руки все еще связаны, но теперь, когда мои ребра точно сломаны, не стоит даже пытаться освободиться от пут. Но я продолжаю, потому что каждый взгляд на девушку напротив напоминает мне, что я не могу позволить им снова причинить ей вред. У всех этих женщин здесь есть семьи и друзья. Люди, которые будут гадать, но никогда не узнают правду о том, что же с ними произошло. А такая судьба хуже, чем смерть. Незнание — вот что убивает меня, когда я думаю о Талии. Нет завершенности там, где нет определенности. Только бесконечные вопросы и сумасшедшие сценарии, то и дело посещающие воспаленное сознание.