Он всегда так говорит. Я улыбаюсь ему, и он целует меня.

— Подвигай бедрами, — грубо бормочет он.

Я знаю, чего он хочет, поэтому я даю ему именно это. Приватный танец на его члене. Он откидывается на спинку кресла и наслаждается шоу, пока я перекатываю бедрами по кругу и чувствую, как он еще больше набухает внутри меня.

— Ты великолепна, милая, — говорит он. — Мне нравится смотреть на тебя вот так.

— Я ведь единственная, верно? — слова слетают с моих губ, прежде чем я могу остановить их.

Лаклэн стонет и обхватывает пальцами мои бедра, удерживая контроль, пока трахает меня жестко.

— Ты единственная, Бабочка. — Слова слетают с его губ между толчками. — Единственная, кто мне нужен.

Когда я открываю глаза и встречаюсь с ним взглядом, я верю его словам. Сейчас, утопая в чувственном наслаждении, Лак открыт и честен со мной. Сомневаюсь, что прямо сейчас он мог бы солгать мне. И мне легче на сердце от его слов.

Поэтому, когда он зарывается лицом мне в шею и достигает пика, я делаю то, чего на моей памяти не было никогда… Я обхватываю его руками за талию и обнимаю.

— Погоди. — Я нажимаю на экран. — Вот тут.

Алексей замораживает изображение и что-то колдует над ним. Через несколько нажатий на кнопки изображение становится четким. Иван. Он что-то сказал армянам перед тем, как скрылся из клуба в тот день.

А потом они обстреляли это место.

Алексей откидывается на спинку стула и вздыхает.

— Он не знает о камерах, — подтверждает он. — Виктор установил их после того, как один из наших начал наживаться за наш счет.

— Значит, он понятия не имеет, что мы знаем о его предательстве?

Алексей качает головой и тянется к коньяку.

— Точно не скажу. Он не появлялся уже неделю. Виктор не в восторге от этого.

Нервно барабаню пальцами по дереву столешницы. Эта новость должна принести облегчение. Теперь мы точно знаем, что именно Иван сливает информацию армянам. Но это все равно не объясняет, как он получил доступ к информации. Иван — всего лишь пешка, а не тот, кто знает подробности каждой встречи или операции.

И вопрос с баллистическим отчетом моего дедушки все еще остается открытым. Что-то здесь не так. К нему не подкопаешься. Все слишком просто и легко. Иван чертов идиот, но я не вижу причин, зачем бы ему было убивать Кэррика.

Во всем этом куда больше вопросов, чем ответов.

Какая-то часть меня жаждет объяснений. Может быть, это был несчастный случай. Наши парни не часто погибают под градом пуль от друзей, но и такое случалось. Это не похоже на одну из подобных ситуаций, с какого угла на нее не посмотри.

— Найл захочет встретиться.

Алексей кивает.

— Я сообщу Виктору об этом.

Он предлагает мне стакан коньяка, и я принимаю его.

— Скорее всего, я за это схлопочу, — говорю я ему.

Он смотрит на меня, и в его всегда серьезных глазах проскальзывают смешинки. Я всегда считал Алексея слабым, когда дело касается женщин. И похоже он понимает, что я заразился той же болезнью.

— Он захочет совершить обмен в ближайшее время.

Глотаю содержимое стакана одним махом, позволяя янтарной жидкости обжечь мои внутренности.

Вот оно.

Вот почему я не хочу перекладывать всю вину на Ивана. Я просто не могу дать ей уйти. Но у меня нет выбора. Алексей смотрит на меня с пониманием. Он прекрасно знает, что он со мной сотворил.

— Не знаю, что, черт возьми, я буду делать.

— В этом мы с тобой схожи. — Он пожимает плечами и чокается со мной.

Проведя еще одну неделю в постели и жизни Лаклэна, понимаю, что прошлое постепенно теряет свою четкость даже больше, чем я хочу это признавать. Когда захожу в ванную и вижу, как он бреется, это уже все так знакомо. Пар все еще клубится из душа, который он принимал до этого, заполняя окружающий воздух ароматом его тела. Куда бы я ни посмотрела, повсюду разбросаны и валяются наши вещи. Тюбик моей помады, его лосьон после бритья… корзина для белья, наполненная его джинсами и кружевным бельем.

Это наш повседневный порядок. Мы просыпаемся, и он погружается в меня, отчаянно пытаясь заглушить ненасытный голод, который мы тщетно пытаемся утолить в тепле наших тел. Но ничего не получается. То, что, как мне казалось, я смогу вытравить из себя, с каждым разом лишь набирает силу. Знаю, что и у него также. Иногда до того, как мы оказываемся вдвоем в душе, он берет меня дважды. Мы, не торопясь, обмываем друг друга, а потом я сажусь там и крашусь, пока он бреется.

Рядом со мной он теряет бдительность. Теперь, когда он смотрит на меня, в его взгляде сквозит уже не подозрение, а нечто совершенно иное. От чего чувствую себя комфортно, словно я дома.

Так ведь не должно быть.

Он проникает в мои мысли, в мою душу, в самое мое нутро… обхватывая их пальцами и сжимая. Каждый раз, когда я сомневаюсь в своих чувствах, мне кажется, что схожу с ума. То, чем занимается Лак… для меня не в новинку. Я знаю подобных ему людей. Я знаю их всю свою жизнь.

Эти люди похожи на моего отца. Мужчины, считающие себя неуязвимыми. Он был безрассудным, опасным и меня никогда особо не заботило, что в нашем доме постоянно было полно грубых парней. Потому что он был моим героем. А героям не свойственно умирать.

Но он умер.

И когда-нибудь, будь то завтра или через год… Лаклэн тоже умрет. А все из-за того, чем он занимается. Так прописано в их кредо.

Семья, верность, честь и кровь.

Я не обманываю себя. Ты живешь ради Синдиката, ты умираешь ради Синдиката. Вот так-то. Когда-нибудь Лаклэн отдаст свою жизнь за своих парней. Он исчезнет также, как и все в моей жизни. А где тогда буду я? Почему я так привязалась к человеку, который в итоге причинит мне одну лишь боль?

Наблюдаю за ним и знаю, что он чувствует это, но при этом ничего не говорит. Он просто делает свое дело, позволяя мне разглядывать его. В нем есть гораздо больше, чем я представляла. При этом я никогда не переставала рассматривать его как личность. Никогда не переставала думать о том, каково ему жить подобным образом.

Слова Шона, брошенные им ранее, то и дело всплывают в моей памяти. Лака подозревают. Его люди ему не доверяют. Я знала, что он переживает по поводу всего этих передряг с армянами, но не представляла насколько далеко все зашло. А теперь и я увязла во всем этом дерьме. Переживаю, что он уйдет и не вернется. Каждый раз, когда он выходит за дверь, я хочу умолять его остаться. Но эта привилегия, которой у меня нет, к тому же, она совсем нереалистичная.

В какой-то момент он поймет, что я предала его. В какой-то момент он поймет, что все было ложью. И он возненавидит меня за это. Возможно, он даже захочет, чтобы я умерла. Мой взгляд становится безжизненным даже при мысли об этом. Крошечная, слабая часть моего мозга, которая контролирует эмоции, готова сломаться и признаться во всем сейчас же. Молить его о прощении и верить, что он расскажет мне правду о Талии.

— Ты не сводишь с меня глаз, — говорит он наконец. На его лице расцветает еле заметная улыбка, и, несмотря на заполняющую мое сердце темноту, я улыбаюсь ему в ответ.

— Ничего не могу с собой поделать, — пожимаю плечами. — Ты чертовски красив.

Он что-то невнятно ворчит и раздвигает мои ноги, подтягивая меня к краю столешницы, прижимаясь как можно ближе своим телом к моему, насколько позволяет пространство.

— Не ходи сегодня на работу, — говорю я ему, поглаживая его по груди. — Раскалывание чужих черепов и вся эта криминальная активность могут немного подождать.

И я твердо намерена пустить в ход все известные мне женские штучки в качестве веского довода. И вот в доказательство весомости моих рассуждений, моя рука спускается все ниже и ниже. Но он хватает меня за запястье и останавливает.

— Сегодня я не собираюсь в «Слейнт», — говорит он. — И ты тоже.