– Да.

– Владимир Иванович! Добрый день. Это Бедный.

– Ну, здравствуй.

– Владимир Иванович! Я тут на днях присылал к вам нашего хлопчика. Ему потрібна була характеристика в юридический институт. Але чомусь не дали. Так я хотів узнать…

– Слушай, Бедный, ты зачем там поставлен? – перебил его раздраженный голос на другом конце. – Ты кого мне прислал? Ты вообще, читал его анкету?

– А шо? Анкета дуже гарна. Из крестьян. Та взагалі – спортсмен, активіст.

– А что у него написано в пятой графе, ты видел? Ты что, вообще ничего не соображаешь? – голос с раздраженного перешел на крик. – Комсомол – это верный помощник партии и тебя поставили проводить ее политику. А ты чем там занимаешься? Если ты этого не понимаешь, то тебе не место на такой работе!

Связь работала хорошо, и Сергей мог четко расслышать все, что говорилось на другом конце провода. Ему жалко было смотреть, как менялось выражение лица секретаря, как оно становилось пунцовым, как вся его фигура съеживалась под градом обвинений и весь он стал напоминать побитую собачонку.

– В общем, так, Бедный, – подвел итог разговора Недремов. – Еще одна такая ошибка и ты у меня действительно будешь бедный.

Трубка щелкнула. Разговор был закончен.

Василий Иванович, ошарашенный, с покрасневшим потным лицом, продолжал неподвижно сидеть в кресле. Он даже забыл опустить трубку на рычаг телефона, и она начала издавать короткие и громкие сигналы. По-видимому, эти сигналы вернули его к реальности и он, наконец, положил трубку на место.

Сергей встал и тронул Бедного за рукав.

– Василий Иванович! Вы уж извините. У вас из-за меня столько неприятностей. Наверное, не стоило заниматься этим делом. Но спасибо, что попытались. Я, лучше, пойду.

Бедный растерянно посмотрел на Сергея и молча кивнул. Сергей вышел, плотно прикрыв дверь.

Все, что он услышал, еще раз убедило его в лживости той идеологии, которую власть так настойчиво пыталась привить народу, и в особенности молодому поколению. Коммунисты везде и всегда громогласно заявляли, что в стране все нации равны и национальный вопрос решен. А на самом деле все было не так.

При Сталине сфабриковали «дело врачей», организовали разнузданный шабаш, прикрываясь лозунгом борьбы с «безродными космополитами». И собирались всех евреев выселить в Сибирь. Только смерть Сталина помешала этому.

При Хрущеве начали действовать более хитро. Под видом борьбы с экономическими преступлениями начались судебные процессы по делу групп расхитителей социалистической собственности. Но во главе каждой группы обязательно назывался еврей. Даже если он не имел никакого отношения к расхитителям или был простой «шестеркой» на побегушках.

Теперь вот, при Брежневе, особо не афишируя, под разными предлогами, просто ограничивают евреям доступ ко многим специальностям и должностям.

Как удивительно и нелогично получается. Среди вождей революции были такие евреи, как Свердлов, Зиновьев, Каменев, Троцкий. Даже у Ленина была примесь еврейской крови. А идол и учитель коммунистов – Карл Маркс, их символ и знамя, по национальности еврей. Но эти антисемиты слепо ему поклоняются. Впрочем, миллионы антисемитов в мире поклоняются и другому еврею – Иисусу Христу.

Но к чёрту политиков и религию. Даже, несмотря на искусственные преграды, еврейские таланты умудрялись пробивать себе дорогу и прорастать, как цветы сквозь асфальт. Ученые Ландау, Иоффе, Харитон. Разве они мало сделали для отечественной науки? Про культуру и говорить нечего. Композиторы Рубинштейны Антон и Николай, писатели Бабель, Эренбург, поэты Маршак, Долматовский, Пастернак, художники Левитан, Марк Шагал, кинорежиссеры Эйзенштейн, Ромм.

Все они имели неосторожность родиться в еврейских семьях, но затем, став знаменитыми, превратились в известных русских ученых, писателей, композиторов. Как бы выглядела советская наука и культура без их участия? Сколько полезного они дали стране. Разве их деятельность не приносила ей моральные, да и материальные дивиденды?

Чем же евреи провинились перед этой властью? Почему из-за антисемитизма они боятся внешних проявлений своего еврейства? Они не носят кипы, меняют свои имена. Этот страх заставляет многих из них дистанцироваться от всего, что может выдать в них евреев. Получается так – евреи принадлежат к племени людей, которых терпят не любя. А они готовы отдавать все силы на благо этой страны только за то, что она их терпит. Терпит, как мачеха терпит нелюбимых чужих детей. Но требует, чтобы они ее любили и перед ней преклонялись.

В детстве, когда Сергей еще не мог отличить правды от лжи, ему внушали, что он живет в лучшей стране мира. Теперь же реалии жизни очень быстро помогли ему прозреть. Ну что же, подумал он. Если я им не нужен, то и они мне больше не нужны. Буду считать, что с этого момента мой роман с комсомолом закончен.

Вернувшись домой, он достал свой комсомольский билет и стал аккуратно выдергивать из него страницы, одна за другой. Затем изорвав их в мелкие клочья, выбросил в мусор. Обложку билета ему порвать не удалось – она была сделана из какого-то прочного и гибкого пластика. Тогда он развел небольшой костерок в конце двора у забора, и бросил в него обложку, наблюдая, как огонь превращает ее в черную бесформенную вонючую массу.

Придя на тренировку и спускаясь по ступенькам стадиона на беговые дорожки, Сергей издали заметил Надю. Она лежала на траве возле футбольных ворот, и Дворкина массировала ей ногу. Сергей подошел к ним.

– Привет! Что случилось?

– Привет, – морщась от боли, сказала Надя. – Мышцу свело. Эстер Львовна пытается сделать мне массаж.

– Какой массаж ты хочешь от старой, больной женщины? Здесь нужны руки посильней, – Дворкина повернулась к Сергею. – Вот ты как раз вовремя. Помоги девушке.

– Ну если девушка не возражает, – пожал плечами Сергей.

– Девушка не возражает, – ответила Надя. – Уж очень сильно нога болит.

– Эстер Львовна! – окликнули Дворкину из сектора для прыжков. – У меня что-то с разбегом не клеится. Посмотрите.

– Иду! – Дворкина встала.

– Мышцу больше не напрягай, – дала она совет Наде. – Побегай босиком по травке пару кругов трусцой и сходи в спортивную поликлинику. Пусть посмотрят – может понадобиться несколько сеансов физиотерапии, – и она направилась к сектору для прыжков.

– Как это случилось? – спросил Сергей, садясь рядом.

– Видно недостаточно разминалась. А потом резко ускорилась.

– Ну показывай, где болит.

– Вот здесь. Сзади, – она показала место на бедре. – Там какое-то затвердение образовалось.

Сергей стал осторожно массировать ногу, пытаясь нащупать затвердение.

– Я же просила спортивный массаж, а не эротический, – рассмеялась она, все еще продолжая морщиться от боли.

В этот момент Сергею удалось нащупать комок зажатой мышцы, и он слегка надавил на него.

– Ай! – вскрикнула Надя.

– Что? Так больно?

– Нет. Млею от удовольствия, – она пыталась шутить. – Я же не Гусев. Это по нему можно ходить даже ногами, и он не почувствует. А у меня комплекция другая.

– Я тоже не массажист. Можешь попросить кого-то другого.

– Хочешь отвертеться? Не удастся. Так что продолжай.

– Ну тогда терпи.

– Что я и делаю.

– Кстати, вечером мама тебя не слишком ругала?

– Ругала? Нет, не ругала. Но от нее ничего не утаишь. Знаешь, что она у меня спросила, когда я вернулась?

– И что же?

– Она так подозрительно улыбнулась и спросила: – «И что это у тебя так глазки светятся?».

Сергей рассмеялся.

– И что ты ответила?

– Что еще нахожусь под впечатлением от спектакля. А мама говорит, что хотела бы, наконец, тоже посмотреть на этот спектакль, от которого у меня такие впечатления. Так что в следующий раз тебе придется зайти к нам домой, – она попыталась улыбнуться. – Как тебе такая перспектива?

– Не могу сказать, что она меня слишком обрадовала. Это все равно, как идти на экзамен. А вдруг я твоей маме не понравлюсь?