Кэтрин и Хелен Фергюсон ужинали, когда я приехал в гостиницу. Я увидел их за столиком еще из коридора. Кэтрин сидела ко мне спиной, и я видел только ее щеку, и копну волос, да еще чудесную шею и плечи. Фергюсон что-то говорила. Когда я вошел, она замолчала.

– О Боже, – выдохнула она.

– Привет, – сказал я.

– Это ты! – Лицо Кэтрин просветлело. Она от счастья не верила своим глазам. Я ее поцеловал, и она смутилась. Я присел.

– Ну вы даете, – сказала Фергюсон. – Что вы здесь делаете? Вы ужинали?

– Нет.

Подошла официантка, и я попросил ее принести для меня тарелку с приборами. Кэтрин не спускала с меня сияющих глаз.

– Что это вы в муфтии?[30] – спросила Фергюсон.

– Я теперь в кабинете министров.

– Ну вы даете.

– Выше нос, Ферги. Хоть чуть-чуть порадуйтесь.

– Ваш вид меня не радует. Я знаю, в какую передрягу вы втянули эту девушку. Так что нечему тут радоваться.

Кэтрин мне улыбнулась и тронула меня ногой под столом.

– Ферги, никто меня ни в какую передрягу не втягивал. Я сама попадаю во всякие передряги.

– Видеть его не могу, – сказала Фергюсон. – Он жизнь тебе сломал с помощью своих итальянских штучек. Американцы еще хуже итальянцев.

– У шотландцев такая высокая мораль, – заметила Кэтрин.

– При чем тут это? Я о его итальянской изворотливости.

– Я изворотливый, Ферги?

– А то нет. Вы хуже, чем изворотливый. Вы змея. Змея в итальянской форме с башлыком.

– Я же сейчас не в итальянской форме.

– Это еще один пример вашей изворотливости. Вы все лето развлекались и сделали этой девушке ребенка, а теперь наверняка собираетесь смыться.

Мы с Кэтрин обменялись улыбками.

– Мы смоемся вместе, – сказала она.

– Два сапога пара. Мне стыдно за тебя, Кэтрин Баркли. У тебя нет ни стыда, ни совести, и ты такая же изворотливая, как он.

– Ну, ну, Ферги. – Кэтрин погладила ее по руке. – Не надо меня осуждать. Ты же знаешь, что мы любим друг друга.

– Убери руку! – Фергюсон побагровела. – Если бы у тебя осталась хоть капля стыда, было бы другое дело. Ты бог знает на каком месяце, а тебе все шуточки, разулыбалась, твой греховодник приехал. У тебя нет ни стыда, ни совести.

Она расплакалась. Кэтрин обошла стол и, приобняв подругу, стала ее успокаивать. Признаться, никаких изменений в фигуре я не заметил.

– Мне все равно, – всхлипывала Фергюсон. – По-моему, это ужасно.

– Ну, ну, Ферги, – успокаивала ее Кэтрин. – Мне станет стыдно. Не плачь, Ферги. Не плачь, старушка.

– Я не плачу. – Всхлипывания продолжались. – Если я и плачу, то только из-за передряги, в которой ты оказалась. – Она посмотрела на меня. – Я вас ненавижу. И с этим ей ничего не поделать. Грязный, изворотливый американский итальяшка. – Глаза и нос у нее стали красными.

Кэтрин мне улыбнулась.

– И не смей ему улыбаться, пока ты меня обнимаешь!

– Такая неразумная девочка.

– Сама знаю, – всхлипывала Фергюсон. – Не обращайте на меня внимания. Это все нервы. Да, я неразумная. Знаю. Я хочу, чтобы вы оба были счастливы.

– Мы счастливы, – сказала Кэтрин. – Ферги, ты такая лапушка.

Слезы не утихали.

– Не такого счастья я вам желаю. Почему вы не поженитесь? У вас точно нет жены?

– Нет, – подтвердил я.

Кэтрин засмеялась.

– Ничего смешного. У них у всех есть жены.

– Ферги, ради тебя мы поженимся, – сказала Кэтрин.

– Не ради меня. Ты должна этого желать.

– Мы были слишком заняты.

– Ага. Вы были слишком заняты произведением потомства. – Сейчас, подумал я, опять заплачет, но она решила обидеться. – Небось к нему уйдешь сегодня на всю ночь?

– Уйду. Если он меня позовет.

– А как же я?

– Ты боишься быть одна?

– Да, боюсь.

– Тогда я останусь.

– Нет, уходи с ним. Вот прямо сейчас и уходите. Устала я от вас обоих.

– Мы еще не поужинали.

– Говорю тебе, уходи.

– Ферги, будь же разумной.

– Повторяю, уходи. Уходите оба.

– Пойдем, – сказал я. Эта Ферги меня уже достала.

– Вам скорей бы уйти. И оставить меня одну за столом. Я всегда мечтала поехать на итальянские озера, и вот что получилось. О, о… – Давясь рыданиями, она посмотрела на Кэтрин, и у нее перехватило горло.

– Сначала мы поужинаем, – сказала Кэтрин. – И я не уйду, если ты хочешь, чтобы я осталась. Ферги, я тебя одну не оставлю.

– Нет, нет. Иди, я так хочу, я так хочу. – Она вытерла глаза. – Я совершенно неразумная. Не обращайте на меня внимания.

Официантку все эти слезы явно удручали. Поэтому, принеся очередное блюдо и увидев, что ситуация выправилась, она явно вздохнула с облегчением.

Мы провели в отеле ночь в нашей комнате, за которой была длинная пустая прихожая, а за дверью наша обувь, пол в комнате покрывал толстый ковер, за окном шел дождь, а здесь было светло, уютно и весело, а когда мы погасили свет, пришло чудное время тонких простыней и удобной кровати и ощущения, что мы дома и больше не одиноки, среди ночи просыпаешься, а рядом родная душа, никуда не делась, остальное же казалось нереальным. Обессилев, мы засыпали, а когда просыпался один, просыпался и другой, так что никто не чувствовал себя одиноким. Часто мужчина желает побыть один, и женщина желает побыть одна, и если они друг друга любят, то это может стать причиной ревности, но у нас, скажу честно, такого не бывало. Мы могли испытывать одиночество вдвоем, но только по отношению к остальному миру. Со мной это было впервые. В компании многих девушек мне доводилось испытывать одиночество, а это особенно острое чувство. Но нам друг с другом никогда не было одиноко или страшно. Я знаю, что ночью все не так, как днем, они совсем разные, и то, что происходит ночью, невозможно объяснить днем, так как там ничего этого нет, а для одиноких людей в период обострения этого чувства ночь может стать настоящим кошмаром. Но с Кэтрин эта разница практически не ощущалась, разве что ночь была особенно хороша. Человека, который приносит в этот мир столько отваги, мир убивает, поскольку не может его сломать. Мир ломает всех подряд, но многие после этого делаются на изломе только крепче. И тогда тех, кто не сломался, мир убивает. Он безжалостно убивает самых лучших, самых нежных, самых отважных. Даже если вы не из их числа, вас он тоже убьет, можете не сомневаться, только без особой спешки.

Помню, как я проснулся утром. Кэтрин еще спала, комнату заливал солнечный свет. Дождь прекратился. Я встал с кровати и подошел к окну. Сверху открывался вид на парк, совершенно голый, но великолепный в своей ландшафтной разметке: гравийные дорожки, деревья, каменный парапет у озера и само озеро, освещенное солнцем, а за ним горы. Я смотрел в окно, а когда повернулся, то увидел, что Кэтрин не спит и наблюдает за мной.

– Привет, милый, – сказала она. – Правда чудный денек?

– Как ты себя чувствуешь?

– Я чувствую себя отлично. У нас была чудесная ночь.

– Ты проголодалась?

Она проголодалась, я тоже, и мы позавтракали в постели. Ноябрьское солнце заливало комнату, а поднос с едой я держал на коленях.

– Почему ты не попросил газету? В госпитале ты всегда просил газету к завтраку.

– Не хочу никаких газет, – сказал я.

– Неужели все было так плохо, что ты даже не хочешь про это читать?

– Я не хочу про это читать.

– Жаль, меня не было рядом, а то бы я тоже все знала про это.

– Я тебе расскажу, если когда-нибудь сумею в этом разобраться.

– Но ведь тебя могут арестовать за то, что ты не в военной форме?

– Даже расстрелять.

– Тогда нам нельзя здесь оставаться. Мы уедем из страны.

– Я уже думал на эту тему.

– Мы уедем. Милый, ты не должен так глупо рисковать. Расскажи, как ты добрался из Местре до Милана?

– На поезде. Тогда я еще носил форму.

– Но ведь ты подвергал себя опасности?

– Не особенно. У меня был старый литер. Я просто исправил в нем число.