— Кто может отменить решение?

— Не знаю. Никто, наверное.

— А что мешает вам, именно вам, выбросить, сжечь, уничтожить журнал моего сына и все данные о нем? — яростно спросил Телль и убедительно добавил: — Я заплачу вам за это.

— Ваши деньги будет невозможно потратить. Все расходы госслужащих отслеживаются, — инспектор вышел из-за стола. — Я приглашаю следующего посетителя.

Его рука потянулась к кнопке вызова, но Телль перехватил ее.

— Подождите. Объясните мне вот что… — он рассказал инспектору про сына почтальона.

Выслушав, инспектор вернулся к столу. Он достал оттуда большую учетную тетрадь и начал листать ее.

— Вот. Он самый… — произнес инспектор, найдя нужную запись. — У него есть значок, он сдал все нормативы.

— И поэтому он может нападать на людей?

— Он получил свое. Мне нечего вам больше сказать, — инспектор закрыл журнал и показал Теллю на выход.

Телль чувствовал, что устал от этого, оказавшегося ненужным, разговора. Он словно боролся с горой и никак не мог сдвинуть ее с места. Телль понимал, что гору просто нужно обойти. Вот только дороги, по которой обойти эту гору, он не видел.

***

— Сколько у нас еще времени? — спросила Фина, когда вернувшийся со смены Телль рассказал ей про встречу с инспектором.

— Не знаю.

— То есть, ты не спрашивал, и это нигде не написано? — уточнила Фина.

— Не спрашивал, и нигде не написано.

— Ясно.

Фина задумалась. Когда она о чем-то серьезно думала, то всегда садилась и подолгу глядела в одну точку.

Телль в такие минуты старался не мешать жене. Сейчас он тихо переоделся и зашел в комнату Ханнеса. Сын читал. Заметив отца, он улыбнулся. Ханнес хотел что-то сказать, но Телль поднес к губам палец.

— Мама занята, — неслышно произнес он.

Усевшись на полу у двери, Телль смотрел на сына. С тех пор, как Ханнес перестал ходить в школу, больше всего времени он проводил за книгой.

Зная, что в воскресенье отец опять отправится на черный рынок искать слуховой аппарат, Ханнес накануне вечером писал ему список того, что хотел бы прочитать. Такие книги встречались только на черном рынке, в Нацкниге и книжных отделах других магазинов о них даже не слышали. Стоили они недорого: стараясь избавиться от этих книг, торговцы были только рады Теллю.

Прочитав первую книгу, которую с черного рынка принес отец, Ханнес спросил, где находятся те самые южные моря? Фина сказала, что, раз моря — южные, значит, они должны быть в южном полушарии, а заодно объяснила Ханнесу про экватор.

Телль же купил сыну в Нацкниге карту мира. Она была еще со старыми границами и поэтому шла как уцененный товар. Ханнес с восхищением развернул карту. Губы его шептали названия стран, океанов, морей, городов, а широко раскрытые глаза пытались охватить сразу все.

— Вот наша страна, да? Какая она большая! А мы здесь, да? — палец Ханнеса уперся в кружок с названием города.

— Здесь, — согласился, прочитав там, куда показывал сын, Телль.

— А вот экватор, — провела по линии на середине карты Фина. — Значит, южные моря надо искать вот тут.

Ханнес тщательно изучал часть карты, над которой пролетела ладонь Фины.

— Я нашел Соломоновы острова! — воскликнул сын.

Он посмотрел на точку с названием своего города, потом на эти острова, померил пальцами расстояние.

— Долго ехать.

— Туда не ехать, туда плыть или лететь нужно. Смотри — целый океан между нами, — Телль изучал карту вместе с сыном.

— Папа, а ты когда-нибудь бывал там? — с надеждой спросил Ханнес.

— Нет, — улыбнувшись, покачал головой Телль.

— А почему? Это ведь интересно — увидеть новое, незнакомое. Увидеть море, больших рыб. Там другие люди живут, по-другому говорят, одеваются. Даже едят, наверное, по-другому.

— Раньше я не думал об этом. А теперь не смогу, — объяснял Телль.

— Неужели ты никогда не мечтал о таком?

— Не помню этого. Я думал о теплых штанах, на которые не нужно было снизу надшивать материал, когда я из них вырастал. О новой куртке взамен старой, короткой, с надставленными рукавами.

— Когда я вырасту, я обязательно туда поплыву или полечу, — уверенно сказал Ханнес.

Заметив, что отец вдруг стал серьезным, он взял Телля за руку.

— И тебя возьму с собой, и маму. Обязательно.

— Спасибо, сынок, — Телль улыбнулся, но прогнать тяжелые мысли не смог.

— Ты поедешь? — спросил Ханнес.

— Да.

От слов Ханнеса, от его мечты, от понимания того, что ей никогда не сбыться, Теллю стало горько. Крепко обняв сына, он прижался к щекой к его волосам.

— Па-па, — позвал Ханнес. — Пусти.

Телль не слышал. Он думал о том, что никогда не придавал значения мечтам, мыслям, чувствам своего мальчика. Ханнес для него просто был рядом, рос — и все. А ведь Ханнес может грустить о своем одиночестве, переживать из-за своей глухоты, верить то, что он еще будет слышать, мечтать о далеких островах.

Сын попросил еще раз отпустить его, но Телль опомнился только, когда горячая ладонь Фины легла ему на руку. Он разжал объятия, поцеловал Ханнеса в макушку и виновато улыбнулся.

— Мама, а папа уже старый? — спросил Ханнес на следующий вечер, когда Телль еще не вернулся с работы.

— Нет конечно. Почему ты так подумал? — удивилась вопросу Фина.

Ханнес понял, что озадачил мать и решил зайти с другой стороны.

— Когда у человека начинается старость?

— Наверное, когда нет чувства того, что еще все впереди, — немного подумав, объяснила Фина. — Когда человек понимает, что у него все в прошлом. И ничего в его жизни больше не будет.

— Тогда папа старый, — решил Ханнес. — Только он об этом не говорит.

— Пока еще нет, вроде, — улыбнулась рассуждениям сына Фина. — Почему ты так решил?

— Понимаешь, мама, он живет… Ну, как будто он прощается с жизнью. Как будто она у него заканчивается.

***

Телль смотрел на неизвестные ему названия книг, имена их авторов и не понимал, откуда его сын это все знает. Даже любившей читать Фине многое было незнакомо.

— В тех книгах, которые я читаю, есть названия других книг. Я записываю их себе, — сказал Ханнес, когда отец спросил его об этом.

Иногда он играл в героев своих книг. В такие моменты Фина и Телль прикрывали дверь комнаты сына, чтобы не смущать его. Еще Ханнесу очень нравились стихи. Некоторые из них он запоминал с первого раза. Ханнес открывал у себя окно, становился возле него и, впустив в комнату свежий уличный воздух, читал наизусть любимые строки. Фина испугалась, когда, подходя к дому, увидела сына у открытого окна. Ханнес все объяснил вбежавшей в квартиру матери, она успокоилась, но попросила его больше так не делать.

— Если все закрыто, стены сжимают слова, не дают им улететь, — ответил Фине сын. — А так слова становятся свободными.

После книг Ханнес задавал вопросы. Для Телля это было порой непросто, иногда даже тяжело. Отвечая сыну, рассказывая ему, объясняя, он, сам того не замечая, начинал думать о происходящем вокруг. И все оказывалось уродливым, страшным, ненастоящим. Телль, который десятки лет жил, словно конвейер, на котором работал, теперь спрашивал себя: все вокруг — оно таким само получилось, или специально было сделано? Телль пришел к выводу, что само так выйти не могло. Возник новый вопрос: зачем все это было сделано? Вопросы мешали. Они требовали ответа, и им было все равно — стоял ли Телль в этот момент у конвейера, пил ли чай или сидел рядом с сыном.

Почему, если убийство является преступлением, если за него Нацсуд отправляет на виселицу, — почему Телля заставляют именно так поступить с сыном? Инспекция говорит: таков закон. Получается, есть закон, который гласит, что убивать — преступление, и за него надо наказывать, а есть закон, который обязывает избавляться от больных… Телль хотел завершить свою мысль словом "детей", но вспомнил пожилого мужчину, искавшего в магазине гречневую крупу. Наверное, тот старик был прав, говоря про своих исчезнувших знакомых.