— Сынок. Я хочу тебя попросить: всегда зови Дениса по имени, и никак по-другому. Это очень важно, — ласково сказала Фина. — Я не спрашиваю, как ты называл его вчера, мне важно, чтобы ты впредь Дениса звал только по имени.

— Я его почти всегда так звал, — удивился просьбе мамы Ханнес.

— Ну вот и хорошо. Вот и зови дальше, — обняла одной рукой сына Фина. — А кто этого мальчика приводит и забирает?

— Мама приводит. А приходит за ним бабушка или папа.

— Как ты думаешь, они любят его?

— Да, — снова удивившись словам мамы, ответил Ханнес.

— Почему ты так думаешь?

— Маме грустно, когда она оставляет Дениса и уходит. А папе и бабушке его жалко, — подумав, ответил Ханнес.

— Ну вот, видишь. Даже у самого, как всем кажется, нелюбимого у вас человечка — есть люди, которые его любят. И, приводя его в сад, мама волнуется — не обидит ли кто ее мальчика, не сделает ли ему больно? И мама будет переживать за сына, чувствовать его боль, его обиду сильнее его самого.

— Откуда ты это знаешь? — глаза Ханнеса стали большими.

— Я ведь тоже мама, — наклонившись к нему, произнесла Фина.

***

— Мама, для чего мы живем? — Ханнес только что пришел из сада и сидел на кухне за столом в ожидании ужина.

— Откуда такой взрослый вопрос? — от неожиданности Фина повернулась к сыну с кастрюлей и тарелкой в руках.

Она еще в саду увидела, что сын о чем-то думает, но решила подождать, пока Ханнес сам расскажет. Фине казалось — сын просто пытается подобрать нужные слова, чтобы она его поняла.

— В детском саду нам сказали, что мы живем, чтобы служить отечеству, — объяснил Ханнес, зажав в руке ложку.

Фина наложила сыну кашу, поставила ему тарелку, дала хлеб и села рядом.

— Кто вам такое сказал?

— Приходил военный. В форме и с медалями, — ответил сын, не отрываясь от каши.

— Ты бы взял ложку правильно, — предложила Фина. — Вам в саду так разрешают ее держать?

— В саду нет. А здесь можно? — Ханнес поднял на мать глаза от тарелки.

— Можно, — кивнула Фина.

Глядя, как сын ест, она вспоминала большие сумки, с которыми выходили с работы домой детсадовские поварихи. У нее в детском доме было точно так же.

— Мам, ну скажи, — остановив ложку над тарелкой, повернул к ней голову Ханнес.

Брови Фины нахмурились, взгляд остановился на узоре клеенки стола. Подумав, Фина посмотрела на сына.

— Я думаю, что мы живем для того, чтобы оставить о себе память. Своими делами, своими поступками. Своими открытиями, изобретениями, книгами. Или своими детьми, — Фина улыбнулась краешком рта, ее ладонь мягко легла на держащую хлеб руку Ханнеса.

Вдруг лицо матери стало серьезным.

— И лучше не оставить о себе вообще никакой памяти, чем стать виновником гибели даже одного человека. Как будут вспоминать о том, после кого остались матери, у которых отняли детей?

Ханнесу показалось, что мама это сказала не ему, а кому-то другому. Он даже поглядел по сторонам, но больше никого не было.

— Мам, а кому ты это сказала?

Фина подняла Ханнеса на руки, посадила себе на колени. Она погладила сына по голове, обняла и начала тихо качать.

— Это я сама с собой.

Ханнес взял ладонь матери, провел по ней пальцами. Потом потрогал морщины на подушечках пальцев Фины и посмотрел на свои пальчики.

— У тебя такие же полосы, как у нашей уборщицы в саду, — задумчиво произнес он.

— Это просто руки часто в воде, — ответила Фина. — Помнишь, как ты сидел в ванной, и у тебя от воды тоже сморщились пальчики? Ты тогда еще подумал, что они так навсегда останутся.

— У меня после ванной они были мягкие. А у тебя твердые.

— Так ты еще маленький. А я — большая, — прислонившись губами к волосам сына, ответила Фина.

Она поцеловала его в макушку. Ханнес закинул голову и посмотрел на мать.

— А ты не болеешь? — заботливо спросил он.

— Нет, — мягко сказала Фина.

— Честно?

— Честно, — ответила Фина и, крепко прижав сына, провела носом по его голове.

Однажды, когда Фина пришла в детский сад за Ханнесом, его вывела к ней за руку воспитательница. Сын был красным, растрепанным, и, сжав губы, упрямо смотрел перед собой.

— Ваш сын дерется с другими детьми, — не поздоровавшись, сразу сообщила воспитательница. — Примите меры.

— Хорошо, — машинально ответила Фина.

— Ничего хорошего, поверьте.

Ханнес со злостью и обидой в глазах провожал удаляющуюся в группу воспитательницу. Такой взгляд сына не ускользнул от Фины. На вопрос, что случилось, Ханнес твердо молчал. Если бы ни отец мальчика из той же группы, Фина вряд ли бы узнала о произошедшем на самом деле.

Мужчина кричал на своего сына, тот размазывал слезы по щекам и никак не мог успокоиться. Фина помнила этого ребенка: она когда-то угощала его с другими ребятами конфетами.

— Скажи своему щенку, чтобы он не подходил к моему сыну, а то я ему голову оторву, — повернулся к Фине мужчина.

Его перекошенное лицо горело. Фина заслонила собой Ханнеса.

— Я сейчас сама тебе голову оторву, — закипела она. — Ты хоть своего сына пожалей.

Отец мальчика ничего не ответил, только бросил на Фину недовольный взгляд. Она стояла, закрывая Ханнеса, пока мужчина с мальчиком не ушли. Фина какое-то время напряженно смотрела им вслед, а потом повернулась к сыну.

— Что ж вы не поделили-то?

Хмуро поглядев на мать, Ханнес пошел к выходу. Фина поравнялась с ним. Она хотела взять сына за руку, но тот крепко зажал свои кулачки в карманах куртки. Поняв, что к случившемуся в детском саду она имеет какое-то отношение, Фина остановила сына и, присев на корточки, заглянула Ханнесу в лицо.

— Я вижу, что ты на меня обиделся. Мне надо знать, за что. Я попрошу у тебя прощения. Ведь я твоя мама.

— Тогда почему у тебя фамилия не такая, как у нас с папой? — вырвалось у Ханнеса.

Фина улыбнулась.

— Это все?

От улыбки мамы Ханнесу стало больно. Неужели она не понимает?

— Прости, родной, — Фина обняла сына.

Ханнес прижался к ней — маленький, доверчивый. Фине стало его жалко, и она едва не заплакала. Сдержало Фину то, что Ханнес не любил слез. Сам он никогда не плакал. Ей это очень нравилось в сыне.

— Давай сделаем так: я расскажу тебе, почему у меня другая фамилия, а ты расскажешь, что произошло у тебя в садике, — предложила Фина.

Ханнес охотно кивнул.

— Мне очень хотелось жить с той фамилией, которая была у моих родителей, — объясняла Фина. — Папа твой был не против. Так можно.

Она не знала, поймет ли сын ее, примет ли сказанное. Ханнес слушал внимательно и смотрел на маму, стараясь не попустить ни слова.

— И больше ничего? — осторожно спросил он, когда Фина замолчала.

Ханнес ждал чего-то большего — интересного, загадочного, даже страшного.

— Ничего, — пожала плечами Фина. — Теперь ты.

Из рассказа сына она поняла, что воспитательницы обсуждая, почему у нее другая фамилия, назвали Ханнеса неродным ей ребенком.

— Приемный, — заключила одна из воспитательниц.

Игравший рядом сын воспитательницы услышал это. Показывая на Ханнеса пальцем, он закричал: "Приемный! Приемный!"

Ханнеса дразнили до вечера. Сжав кулаки, он кидался на своих обидчиков, но те бросались в разные стороны, и Ханнес не знал, кого преследовать. Когда детей начали забирать домой, стало проще. Поймав одного из оставшихся мальчишек, Ханнес повалил обидчика и колотил до тех пор, пока воспитательница его самого не оттащила за шиворот рубашки. Это тот мальчишка ревел в раздевалке.

До прихода Фины Ханнес стоял в углу.

— Я поговорю с твоими воспитателями, — выслушав сына, решила Фина.

— Не говори с ними. Они плохие. Они злые, — просил Ханнес. — Они только вам улыбаются.

— Они не смогут разговаривать со мной так же, как с тобой. Я взрослая, я даже старше их.

— Все равно не говори с ними.

— Хорошо, не буду, — пообещала сыну Фина, подумав о том, что она уйдет на работу, а Ханнес с этими воспитательницами останется.