Телль смотрел, как Фина, сидя на полу и подобрав под себя ноги, что-то писала, положив тетрадь на кровать.

— Что пишешь? — спросил он скорее механически, чем с интересом.

— Письмо родителям, — не отрываясь, ответила Фина.

Она часто им писала. Фина рассказывала папе и маме о своих детях, о Телле, о том, что стало с детьми. Письма она отправляла на старый адрес бабушки за границей. Все они возвращались обратно.

По конвертам было видно, что их вскрывали, а по пятнам на исписанных Финой листах — что, если не читали, то держали в руках — точно.

Теллю казалось: эти письма делают только хуже их семье, родители Фины, скорее всего, уже умерли. Но сказать обо всем этом жене он не мог. Сидя, как обычно, на полу возле двери, Телль наблюдал за Финой и молчал.

Волосы ее упали на лист бумаги. Фина заправила их за ухо, что-то проговорила губами, написала, отодвинулась и посмотрела на написанное. Потом она снова склонилась над листом. Перо под ее пальцами зашуршало. Фина писала медленно, долго и вдруг, прислушавшись к тихо сидевшему Теллю, повернулась к нему.

— Я знаю: ты думаешь — я зря пишу, и нам аукнутся мои письма, — отложив авторучку, Фина вытянула затекшие ноги. — Мои мама и папа потеряли меня — своего ребенка. Я потеряла трех деток. И вот с Ханнесом… Мне нужно им рассказать. Они бы меня поняли, если бы узнали.

— Но твои же письма читают, — не отрываясь от стены, произнес Телль.

— Читают. Там нет ничего такого, о чем бы они не знали, — уверенно ответила Фина.

— Они не знают, что у нас в голове, — Телль приложил палец к виску.

Фина свернула письмо и опустила его в конверт.

— Если я перечту его, то никогда не отправлю, — с грустью сказала она.

Положив руки на колени, Фина смотрела перед собой в пол. Телль знал эту привычку жены, она была с детдомовских времен. Так — глядя в пол, со сложенными на коленях ручками, маленькая Фина часами сидела на стульчике.

— То, что пережили папа и мама, когда потеряли меня, — совсем не то, что у нас с тобой.

Говоря это, Фина чуть наклонила голову влево. Она так всегда делала, когда говорила о чем-то родном и дорогом.

— Им мучительнее от того, что они обо мне ничего не знают. Жива ли я? Есть ли у меня крыша над головой? Не голодаю ли? Не болею? Кто рядом со мной? Не обижают ли меня, не бьют? Они с этим живут. Потерять ребенка и не знать ничего о нем много-много лет… Засыпать — и думать о том, как он, где он? Просыпаться — и думать о нем… И так — каждый день. Всю жизнь. Может быть, лучше уж так, как у нас с тобой…

Теллю тяжело это было слушать. Он часто представлял себе Фину маленькой, как у нее были мама и папа. Как папа качал ее на руках, и как Фина, схватив ладошкой его указательный палец, училась ходить. Как мама кормила ее, одевала, расчесывала. И еще Телль думал о том, как Фина осталась без мамы и папы, как ждала их, как просила их вернуть.

— Ты жива. И твои родители верили в это. И ты думаешь о том, что они живы. А у нас — не будет надежды, — покачал головой Телль.

— То, что я жива — мои папа и мама не знают. А наша история с Ханнесом закроется.

Фина медленно поднялась с кровати. Взяв конверт с письмом, она посмотрела вниз на Телля.

— Может, они жили с мыслью о том, что я думала — они меня бросили. Нет — это не так, как у нас с нашими детками.

Когда Ханнесу было пять лет, родители отправились с ним на Парад мира, который проходил на Нацплощади. Сидя на плечах отца, Ханнес смотрел на плывущие мимо ракеты, танки, пушки, бронемашины. За техникой маршем шли колонны солдат. У каждой была своя одежда, свой головной убор. Ханнес старался запомнить, как называл разных солдат диктор, но их было слишком много, и памяти мальчика не хватало. Море зрителей махало солдатам руками, хлопало, кричало "ура".

— Тебе понравилось? — спросил Телль сына по дороге домой.

Ханнес сосредоточенно кивнул. Было видно — что-то ему не давало покоя.

— О чем ты думаешь, котик? — наклонилась к сыну Фина.

— Если это был парад мира, то зачем там шли солдаты и показывали оружие?

Телль, нахмурив брови, задумался.

— Ну, наверное, считается, что за мир надо бороться, — неуверенно произнес он.

— Брось, — вспыхнула Фина.

Ее лицо пылало то ли от гнева, то ли от стыда за слова мужа. Теллю стало неловко, а Ханнесу — любопытно. Оба смотрели на Фину, ожидая, что будет дальше. Остановившись, она взглянула на мужа с сыном и взяла себя в руки.

— Когда-нибудь на то, что творится сейчас, все посмотрят другими глазами, — спокойно сказала Фина.

— Ты о чем это? — не понял Телль.

Взяв Ханнеса за руку, Фина продолжила путь.

— Давно — тогда я еще была в средних классах — к нам в город приезжал Нацлидер. Когда нам в детдоме сказали об этом, мы месяц готовились. Рисовали плакаты, учили стихи, песни. Один мальчик из нашего класса нарисовал даже портрет Нацлидера. Воспа увидела его, закричала: "Ты что! Меня же посадят!" Забрала портрет и ушла. Мальчик долго рисовал, старался, но непохожим получился у него Нацлидер. В ночь перед приездом мы почти не спали, и, как воспы за нами ни следили, мы репетировали. В темноте, шепотом. Наутро мы все стояли в парадной форме, ждали, что нас поведут туда, где будет он. Но нас закрыли в детдоме и не выпускали. Всех. Многие из нас плакали от обиды, злились на восп. Но потом, когда я выросла, я поняла, что это не воспы нас не пустили. Они и сами хотели увидеть его, но им сказали — сидеть с нами…

Небрежно улыбнувшись своему воспоминанию, Фина крепко сжала руку сына.

— Если бы не Ханнес, я бы никогда не пришла смотреть на это, — бросила она Теллю, кивнув в сторону парада.

Оказалось, смотреть его ходили все детсадовские мальчишки.

— Мне сказали, что, чем больше солдат и оружия, тем крепче мир, — принес сын домой на следующий вечер.

Теперь, приходя из детского сада, Ханнес продолжал играть в войну, в которую играл там с другими детьми. Он забрасывал невидимыми бомбами невидимого врага под диваном, стрелял в окно, устраивал засаду, прячась под подушками. Так продолжалось до ужина, после которого Ханнес, устав и успокоившись, садился за книгу с буквами или раскладывал свои игрушки.

— Пап, купи мне пистолет, — сказал он забравшему его из сада отцу.

— Ты для этого попросил маму, чтобы я за тобой пришел? — догадался Телль.

Он говорил громко, чтобы сын хорошо его слышал сквозь шум улицы.

— Да, и еще — чтобы подольше поиграть, — признался сын.

— В войнушку? — Телль по своему детству помнил, что это — любимая игра мальчишек.

Ханнес кивнул.

— Вы друг с другом сражаетесь? Или как?

— Враг понарошку. Никто не хочет быть врагом, — с некоторым сожалением ответил Ханнес.

— Вообще никто? — удивился Телль.

— Сперва мы считалкой назначали. Потом просто. Но никто не хотел.

— Как это "просто"?

— Есть мальчики, которым мы говорили: "будете врагами". А они не хотят. Они вообще не стали играть с нами.

— И не играли?

— Ну почему же? Играли.

— Вы их заставили? Били? — сейчас Теллю это было важно знать.

Ханнес прищурил глаз и ответил как-то нехотя.

— Не особо.

Телль подумал, что, когда Ханнес только пришел в сад, его там дразнили "глухая тетеря". И сыну приходилось драться. Телль хотел было напомнить Ханнесу об этом, но не решился.

Про пистолет они, пока шли, забыли.

***

— А толстого забрали? — услышала Фина, как-то придя за Ханнесом в сад.

Это одна воспитательница спрашивала другую. Фина специально после этого зашла в группу, чтобы воспитательницы видели ее. Она думала смутить их, но воспы только холодно поздоровались.

— Как зовут того мальчика? — спросила Фина сына по дороге домой. — О котором ваши воспитательницы говорили, когда я зашла.

— Денис, но его так мало кто называет, — не понимая, зачем мама спрашивает, ответил Ханнес.