Заседание хотели назначить на следующий день или позже, но тогда всем пришлось бы из сада разъезжаться по домам и приезжать вновь, что не всем, особенно Стерну или Кромвеллам, было удобно. Переносить по причине «не омрачать торжественный день» также уже не имело никакого смысла. И хотя поспешное разбирательство «здесь и сейчас», возможно, не сулило самых взвешенных и здравых решений, ничего лучше, как пригласить всех в Триград и тем же вечером устроить слушанья с показаниями, вопросами и вердиктом от Сорокопута и нескольких членов Высшего Совета.

И хотя Сэмюелю к вечеру стало хуже, он всё-таки смог, периодически кашляя и вспоминая детали, поведать то, что увидел, выступая первым, так как по сути был единственным взрослым не считая вполне уже зрелых двадцатилетних Тода Торнсвельда, непосредственного участника событий, и Варгуса Розенхорна, который, честно говоря, также собирался влезать на дерево, просто прыжок Джеймса его не спровоцировал на соревнование, как остальных. Следом настала очередь Арна Мейбери.

Рассказывали по очереди в порядке старшинства, а не по титулу титула. Следом за тремя юношами был самый затяжной из всех — рассказ Сары Палмер о том, как она видела ситуацию, так что в центре обвинения едва не оказалась Гвен Виалант, подстрекавшая Фреда Мейбери показать отвагу и силу.

Но в итоге сошлись, что лазанье по дереву тут не причём, ребятишки регулярно лазали по веткам, что в родных садах, что здесь, ничего страшного не случалось. И если б не огненный вихрь вокруг дуба, всё бы должно было закончиться благополучно.

И так долго, друг за другом всем детям давали выступить. Младший из Торнсвельдов даже за эти несколько часов до слушания подготовил песню, сочинив стихи и даже выучив их, чтобы не читать с листа, а выступать, как настоящие барды.

Джеймс, наследник ко-ро-ля.

И могу-у-у-чий дуб.

Протянул он вступление, после чего ловкие детские пальчики заиграли затяжной проигрыш на звучных струнах маленькой и изящной лиры в его руках. Новенький инструмент, сделанный мастером своего дела, был вручён маленькому барду в качестве подарка, и он надеялся сполна оправдать возложенные на его песню ожидания.

Там ветер в кронах ше-ле-стел,

Играла детвора.

И зла никто им не хо-тел,

Обычная игра.

Кто выше всех стре-мит-ся влезть,

Тот будет награждён.

И не желал никто дру-гим,

Быть в гонке побеждён.

Быть в го-о-о-он-ке по-о-о-беж-дё-ён!

Дальше баллада разгоралась о помпезной красоте феникса, о сравнении Вермиллиона с отважным львом, спасающим ребят, о героизме благородного «единорога» Розенхорна, который сам, как феникс, восставал из пепла, выпрыгивал из огня и вынося детей.

И пал могучих вод дра-кон,

Жар загасив огней!

И юный принц был в миг спа-сён,

Сестрицею своей.

— Сестри-и-и-и-и-цею сво-о-о-о-е-е-ей… — закончил певучим голоском исполнять Эвелар, замедляя переборы звучных тоненьких струн своего изысканного инструмента.

Сама же Гвендалин Виалант была последней, кто давал показание цельным рассказом, оправдываясь за предложение Фреду взгромоздиться на дерево, однако всячески уверяла, что изначально в детском споре на поляне инициатором была не она, просто так зашёл разговор, когда ребятишки бегали вокруг дуба, раскачивались на нижних массивных ветвях, держась руками, но никто не рисковал взобраться высоко.

К самым младшим же, которые уже давно к тому времени должны были спать и сильно устали, просто участники заседания пробовали задать несколько вопросов о случившемся инциденте. И лишь затем слово дали взрослым. Ну, не считая пострадавшего Сэмюеля, выступавшего первым.

Со своими возмущениями, долгими любезностями во вступлениях и предложениями выступали родственники тех, кто попал в огненную ловушку. Причём не только Торнсвельдам, Мейбери и Дайнерам, сирота Стерн за себя уже выступал в юношеской части слушанья, но и тем, кому обгоревшие листья, тлеющие угли или летучий, гонимый в воздухе пепел прожёг, например, платья в нескольких местах или испортил носок обуви.

Все с доказательством и подробным осмотром костюмов уже в вечернее время при обилии подсвечников и подвешенных кверху шикарных канделябров с хрустальными подвесками и ограненными фигурами, мерцающими и отражающими пламенное озарение толстых восковых свечей.

Кто-то уже переоделся, и костюм тогда показывали отдельно. Иные демонстрировали все последствия на себе, позируя и показывая повреждения тканей. Подсчитывалось всё, в том числе возможность или невозможность заделать прожог декорированными элементами, что в случае подолов детских платьев, например у Джульетты Мейбери, было уже невозможным, только полная смена юбки на новый материал могла привести платье заново в парадное состояние.

Высчитывалась сумма ущерба, а также учитывалось предложение личной компенсации пострадавшим за сорванный вечер и опасную ситуацию. На судебное заседание остались и те, кто вообще не был причастным и даже свидетелем. Они оставались чисто из любопытства, ведь последствия могли напрямую повлиять на политическую ситуацию в королевстве.

И они повлияли. Ферро получили большой список с описанием, кому и сколько они обязаны возместить. Камила тут же начала переговоры с Виллоу Эйзенбергом по поводу вывода средств из-под охраны на его землях, хотя тот просил провинившуюся чету вообще от вклада отказаться и сохранить хоть что-то на будущее.

Отныне ни Альберто, ни Камила, ни их любые родственники и потомки не могли больше претендовать на земли Скальдума и на королевский престол Энториона, как и на какие-либо другие территории Энториона, если, конечно, кто-то другой не предложит им свои земли путем бракосочетания.

С титула герцогов они были разжалованы до простых помещиков, так как титул лорда и даже барона им сохранить не удалось из-за долгов и вынужденной раздачи имущества. Они хотя бы остались при своём фамильном и просторном ранчо, о чём и просили в мольбах о снисхождении. Но, самое главное, что никакой казни и темницы ни им, ни виновным детям в итоге всё же не последовало.

Покушение было признано косвенным. Это не отравленное блюдо, не открытое нападение, не какой-то заговор против власти. Однако это была очень серьёзная угроза детям короля и герцогов. Так что пусть без кровопролития, но ничего хорошего признанной виновной семье уже впереди не сулило.

Диана тут же объявила о помолвке своей дочки Гвен с Фабиосом Ферро, вызвав удивление и негодование буквально у всех присутствующих, включая мужа и, собственно, саму Гвендалин. Так Ферро получали некоторые земли в Гладшире, будущее семейное гнёздышко для Гвен и её детей. Гораций тогда тут же предложил свою руку Милене Аркхарт, чтобы не отставать от сестры, чтобы тоже связать с себя с могучей семейкой пиромагов, раз мать видит в этом какой-то важный смысл, однако при всех получил от девочки отказ.

Гвендалин заявила, что помолвка это лишь обещанное замужество, а не уже заключённое. И потому официально женой Фабиоса она станет лишь, когда тот полностью закончит обучение в Гильдии Огня, где его дисциплинируют, обучат манерам и контролю своей силы. Заодно требовала от него обет воздержания до свадьбы от любых видов плотских утех, хмельных напитков, вина и травокурения. Иначе такой брак она просила приравнять к заведомо покушению на её жизнь, сгореть в своей постели, комнате, башне, имении — она уж точно не желала, хоть в душе не особо-то побаивалась молодого волшебника, просто вступление в брак нужно было отсрочить любой ценой.

Все с этим согласились, от заседателей до короля и даже самого Фабиоса, большую часть суда вообще скромно молчавшего, в отличие от своей говорливой сестрёнки, любящей встревать в ход процесса по делу и без дела. Мальчик был согласен на всё и, вроде как, раскаивался за содеянное. Он дал обеты и был отправлен в «Орден Пламени», он же Гильдия Огня, на проживание до полного окончания своего длительного обучения мастерству и управлению своим даром.

Диана, с одной стороны, вовсе не искала сейчас выгоды, а пыталась помочь не растерять все дружеские связи, но с другой видела в союзе с Ферро возможность потом когда-нибудь претендовать на их земли, ведь ещё не ясно, между кем их сейчас разделят.