— Дельные мысли иногда приходят с запозданием, — констатировал паладин.

— Но, если они сейчас уйдут, мы же вообще ничего не узнаем, кто это был и чего хотел. А отступить после того, как мы сожгли столько осадных башен, уничтожили столько катапульт и баллист, уж пора бы, проявляя хоть какую-то логику и зачатки разума, — твердил король.

— Да нет, дым от печей и костров в лагере идёт, это ещё не всё, — проговорил, щуря взор вдаль Эйверь, — Они там ещё что-то затевают.

Монарх неглубоко вздохнул, глядя в область Оленьего Леса, и замолчал на какое-то время, обдумывая дальнейший план или же пересматривая ранние сформированные мысли о ходе и возможном развитии событий по поводу этой осады.

Внизу закипела работа у обвала стены, начали возводить новые укрепления, пока отвоевавшие войска всё более спешно покидали это место, уступая позиции для тех из воинов королевского двора, кто не был задействовать в сегодняшнем затяжном сражении.

— Капитан! — со слезами Нина набросилась на Крэйна в одном из проходов, обнимая того только сейчас, горько всхлипывая и прижимаясь, покачивая убранным за спину клаймором.

Она не позволяла чувствам одолевать себя ни после крушения баллист, ни во время отступления, ни даже внутри, когда стена рухнула и оставшиеся отряды врага принялись уходить на свои лесные позиции. Лишь когда сам король их отпустил на день отдыха, именно в это мгновение, она могла наконец разделить с командиром горе утрат всего отряда.

На Рихарде не было лица. Он просто шагал, едва приобняв златовласую девушку одной рукой в ответ, как бы придерживая, не находя слов утешения даже себе самому, не то что ей. Остальные дружной компанией стояли у принесённых с поля брани мёртвых тел товарищей. Тиль выглядел даже бледнее Рихарда, остальные смотрелись неплохо, вроде как пришедшие в себя, не сонные, но потрёпанные и усталые.

— Отнесите их к центральной церкви на отпевание, — велел он, — Кадетов будут хоронить сегодня, так что если после бани не завалитесь спать, то неплохо бы поприсутствовать. Отдать последние почести павшим… — зашагал он мимо, оглядывая истерзанного кортиком Нимрода слева и утыканного стрелами плечистого Стромфа, опустив голову и жмуря глаза от терзающей печали.

Нина отпустила его из объятий, когда тот совсем миновал их зону «стоянки», поспешив помочь остальным с телами, чтобы за всех, кто погиб, успели до вечера помолиться клирики, уповающие на надежды, что всем нам ещё выдастся шанс родиться вновь. Он был здесь для неё всем. Наставником, заменившим родителей, которым она никогда не была нужна. Пусть он был по-военному строг, взвывал к дисциплине, не отличался нежностью и лаской, но иной заботы она никогда и не знала, кроме той, как наставлял и тренировал их капитан.

Остроухий фехтовальщик, оказавшийся одним из немногих, чья физическая сила не пригодилась для транспортировки тел в сторону церкви направился в столярную мастерскую вместе с холщовым мешком. Там он договаривался с местным мастером, чтобы занять свободный верстак, развёл клей из яичных белков, сахара и древесной смолы, принявшись из обломков восстанавливать инструмент своего павшего товарища-музыканта.

Старался, как мог. Даже пропустил трапезу, и принёс её в казарму, придя последним, когда все уже переодевались, чтобы сдать одежду прачкам, а самим в накидках и сложенной тканой обновкой пройтись до бани. Однако сослуживцы были очень рады неожиданно узреть его работу. Разве что мнения разделились, оставить скрипку в казармах на вечную память или всё же захоронить вместе со скрипачом.

Решающим аргументом почему-то был практический довод Арексы, что, мол, даже на неплохо склеенной всё равно вряд ли можно снова красиво играть, да и передавать её некому. Им не было известно о каких-либо его родственниках, которым можно было бы отправить инструмент. Так что большинством голосов было решено всё-таки положить её под руки скрипачу при вечернем захоронении.

Конечно же не всех павших кадетов взводы смогли отыскать и занести до обвала, за ними ещё будут вылазки, чтобы доставить тела в Олмар и предать земле позже, но основные похороны кадетов должны были состояться именно сегодня.

Ритуал возвращения тел матери-земли в Энторионе практиковался издревле почти везде. Редкие приморские поселения отправляли тела в «последнее плавание» на плотах в древности, но мало кто из них сохранил подобные обычаи. Всё-таки земля считалась матерью всего живого — там в недрах зародились гномы, оттуда первыми вылезли на поверхность эльфы. Земля породила деревья и леса, природа породила людей, зверолюдей и орков. Так что тела усопших предавали праматери-прародительнице, растворяясь в ней.

Это, кстати, было весомым доводом для магов земной стихии, как давшей начало и жизнь всему остальному, а стихийные волшебники очень любили развязывать конфликты на почве, какой же элемент является самым главным и важным. Поклонение матери-земле у людей в том числе выражалось и в захоронениях на особых местах-кладбищах.

Гномы поступали также, только с учётом подземной жизни, они не «хоронили», а замуровывали тела в особых камерах-могильниках, а иногда возводили в горах целые курганы запретные к посещению, со страшными ловушками на случай, если кто понадеется разграбить могилу.

Эльфы же придавали своих павших огню, стараясь держаться подальше от гниения, некромантии и тлена. Обращали павших в пепел. Хотя высшие эльфы дану жили столь долго, что для людей считались практически бессмертными. И хотя в конце концов тоже старели, «павшими» у них чаще были убитые в бою или умершие от болезней, ядовитых укусов, падений с высоты и прочих подобных обстоятельств.

Орки своих также сжигали, но по иной причине. Они по большей части вели кочевой образ жизни, а потому кладбищ не имели. Обратиться в пепел и развеяться по степям и долинам для них было тоже своеобразным возвращением к матери-земле. Низшие зеленокожие типа гоблинов или троллей обычно вообще почтения к усопшим не имели. В лучшем случае оставляли лежать там, где упал, оставляя на растерзание лесным зверям, насекомым и свободное гниение. В худшем могли и полакомиться падшим, особенно, если тот умер не от чахлой старости, а по какой-то не естественной причине за исключением ядовитых укусов и отравлений плодами да ягодами негодными в пищу.

Впрочем, те гоблины, орки и прочие представители их расы, что перебирались на оседлый образ жизни в городах Энториона, такие, как Гонзо, например, в своих новых поселениях вроде деревень Лысогорья уже перенимали местные традиции, организуя кладбища и повторяя похоронные обряды людей.

Также поступало и большинство «меньших» рас, именуемых часто просто зверолюдьми: псоглавцы, кентавры, крысолюды и всё прочее их многочисленное многообразие, если их народ поселялся на земле людей. Исключение составляли минотавры, продолжавшие даже в своих городах на территории Энториона сжигать своих умерших, а иногда даже зажаривать и съедать, если умирал какой-то знатный великий вождь, шаман или воин. В их странной традицией поедание своих было знаком оказанного почтения, а заодно разделения его силы и могущества между остальным племенем.

В Олмаре же тоже вовсю разжигали костры, но отнюдь не для павших в бою, а для обогрева живых. Особенно в обилии разгорались сегодня банные печи которым ещё долго предстояло не униматься, ведь даже после перерывов на уборку и прочистку печей и дымоходов от сажи, бани снова требовалось топить для новой партии желающих.

Олмарские бани уже изначально в большинстве своём возводились так, чтобы вмещать довольно много человек, а в день когда помыться и пропариться нужно такому количеству народа, то помещения и вовсе забивали под завязку. Банники следили за временем, напоминали, когда пора ополаскиваться да освобождать комнаты, поторапливая задержавшихся, а также занимались поддержанием должного уровня жара, регулярно контактировали со снабженцами Харриса, требуя доставку дров, веников или средств для уборки, если тех не хватало.