— Это хорошо. У нас тоже есть новости. — И Генри рассказал ей о найденных медицинских счетах. — Так что завтра мы уезжаем. Я оставлю вам наш лондонский адрес и телефон и обязательно дам вам знать, если мы соберемся куда-нибудь поехать.

— Куда, если не секрет?

— Допустим, в Париж, — не стал скрывать Генри. — Или в Лозанну. Или даже в Голландию.

Как выяснилось, частная клиника в Вестморленде давным-давно прекратила существование. В учреждении, куда Генри на следующий день позвонил из своей лондонской квартиры, ему безукоризненно поставленным голосом сказали, что он попал в пансион-усадьбу для благородных девиц. В конце концов Генри соединили с директрисой, которая царственным тоном объявила, что усадьба много лет назад действительно являлась частной клиникой.

— Это было задолго до того, как я заняла этот пост, — бархатным голосом проговорила дама, словно речь шла о времени Средневековья. — Если мне не изменяет память, во время войны клинику превратили в санаторий для выздоравливающих после ранений. Разумеется, для офицеров. В сорок пятом году военные отсюда съехали, и усадьбу выставили на продажу. Именно тогда мисс Берчингтон, наш первый директор, купила это владение и основала в нем пансион. Обратитесь в Медицинское управление министерства обороны — возможно, там вам смогут помочь, — добавила она энергично. В тоне ее сквозило намерение скрыть полную бессмысленность даваемого совета. Генри живо представил, какие поучительные сентенции она высказывает воспитанницам. Например: «Всегда говорите уверенно и однозначно: кто ясно мыслит, тот ясно излагает». — Боюсь, что мне придется закончить разговор, мистер… э-э-э… Я очень занята. Желаю вам удачи в ваших поисках. Всего наилучшего. — В трубке раздался характерный и однозначный щелчок, после чего связь прервалась.

Исчерпав все возможности, Генри в качестве «акта отчаяния» позвонил своему знакомому в министерстве обороны. Тот с явной неохотой согласился покопаться в архивах. Чуть позже, когда эта информация потеряла важность в раскрытии дела, знакомый сообщил Генри, что в 1942 году клинику действительно превратили в санаторий для рядового и сержантского состава. Что же касается самой клиники, то никаких документов не сохранилось. Наименование «усадьба» явилось, очевидно, плодом восторженного воображения мисс Берчингтон, поскольку здание представляло собой в высшей степени уродливую кирпичную постройку Викторианской эпохи. Именно так охарактеризовал его один из министерских чиновников, находившийся там после ранения, полученного в Италии. Поправлявший там здоровье рядовой и сержантский состав окрестил заведение «сучьим домом».

Доктор Пауэрс-Томпсон оказался фигурой неуловимой: практику он оставил еще в 1958 году. Помещения на Харли-стрит теперь занимал гинеколог, обзаведшийся также всеми мыслимыми разрешениями и лицензиями на аборты. Два его роскошных «роллс-ройса» были знакомы всякому, кто вращался в лондонских медицинских кругах. Этот добродушный, но чрезвычайно занятой мужчина средних лет, однако, выкроил время для разговора с Генри, после чего поручил одному из секретарей разыскать хоть какую-то информацию о своем предшественнике.

Секретарь вскоре вернулся с парой аккуратно напечатанных на тисненой бумаге страниц. Доктор Пауэрс-Томпсон специализировался на болезнях легких. При передаче практики он оставил адрес: Олд-Манс, селение Лангфлит, графство Сомерсет. Живет ли он там в настоящее время и жив ли вообще, секретарь не знал, поскольку переписка с доктором Пауэрс-Томпсоном прекратилась более десяти лет назад.

— Так я и думала! — торжествующе воскликнула Сара Мэссингем, когда Генри позвонил ей. — Разумеется, туберкулез. Я не хотела делать поспешных выводов, но, по вашим словам, все отмечали ее совершенно неистовую энергию и чрезвычайно худое телосложение…

— А также ее поездки в Швейцарию, — вставил Генри. — Я вам этого не рассказывал, но старина Планкет за обедом обмолвился, что она постоянно разъезжала по Европе, в частности наведывалась в Швейцарию. Возможно, не только в поисках развлечений.

— Так, погодите-ка минутку. — Сара, похоже, без энтузиазма отнеслась к предположению Генри. — Если вы хотите сказать, что она лечилась в горных санаториях, тут вы ошибаетесь. В такой санаторий нельзя приехать на пару недель — это вам не дом отдыха, где можно набрать сил перед очередным бурным светским сезоном. Люди проводят там долгие месяцы, если не годы, а иногда остаются и до конца дней своих. К тому же, насколько нам известно, до самого начала войны она не болела. Нет, по-моему, она приезжала в Швейцарию только как турист.

— Тогда как же она лечилась? Она ведь победила болезнь, не так ли?

— Вот это и есть самое интересное, — согласилась Сара. — Вам нужно разыскать этого Пауэрс-Томпсона.

— Ну, это легко, — ответил Генри. — У меня есть его адрес и телефон.

Но это оказалось вовсе не так легко, как предполагал Генри. На звонок ответил любезный пожилой джентльмен, представившийся полковником Уайкрофтом. Как оказалось, Генри разминулся с доктором лет на пять. Сам он, Уайкрофт, вместе с женой купил Олд-Манс у Пауэрс-Томпсона после смерти супруги доктора. Куда он переехал? Боюсь, что не смогу вам этого сказать, сэр. Полковник не имел ни малейшего понятия, где доктор может находиться в настоящее время.

— Прошу простить великодушно, сэр. Боюсь, что больше ничем не смогу вам помочь. Последний известный нам его адрес — это «Лэнгфлит-Армс».

Генри позвонил в «Лэнгфлит-Армс». В результате нескончаемо долгих переговоров, влетевших Генри в копеечку, нашли регистрационную книгу пятилетней давности. Доктор Пауэрс-Томпсон оставил адрес до востребования в Национальном консервативном клубе, Пэлл-Мэлл, Лондон. В клубе, в свою очередь, сообщили, что доктор Пауэрс-Томпсон более в клубе не состоит и последний его адрес — Олд-Манс, селение Лэнгфлит. Таким образом, круг замкнулся.

Почти отчаявшись, Генри ухватился за последнюю соломинку. Что-то там Примроуз такое говорила… Шансы, конечно, ничтожные, однако вдруг повезет…

Сначала он позвонил Планкету. К превеликому удивлению Генри, тот ответил на его вопрос.

— А вы разве не знали? Да, в Хиндчерстском крематории. Это недалеко от города по дороге на Петерсфилд.

«А я и не знал, что ее кремировали», — подумал Генри. Интересно, кто это все придумал. Впрочем, теперь это не так уж и важно, поскольку по результатам вскрытия в свидетельстве о смерти записано «естественные причины».

Итак, второй раз за неделю Генри и Эмми выехали из Лондона по объездной дороге на Кингстон, а затем по украшенной пышной зеленью и играющей яркими красками лета «доброй старой Англии» в сторону Хиндчерста. На сей раз они проехали поворот на Пламли-Грин, держась главной дороги, ведшей в Петерсфилд. И действительно, вскоре увидев знак, ворота из кованого железа и плавно уходящую вбок подъездную аллею, они убедились, что прибыли к Хиндчерстскому крематорию.

К их превеликому удивлению, «дом скорби» оказался очень красивым и производившим весьма приятное впечатление местом. Убранство было великолепным и представляло собой не «официальные» клумбы, а ухоженные лужайки, сверкавшие яркими цветами и пышным кустарником, которыми родственники увековечили память усопших вместо обычного холодного мрамора. Над лужайками печально склонялись в знак траура ветви деревьев. Строгую и вместе с тем изящную поминальную часовню украшали цветы, трубы же крематория скрывались за деревьями с пышными кронами, высаженными не стыдливой ширмой, а нарочито естественно, даже несколько хаотично. Возле часовни — крытая колоннада с букетами и венками в память о тех, кто недавно обрел здесь последний приют.

Центральную часть колоннады занимали цветы и венки с похорон леди Бэллок, и Генри и Эмми тотчас убедились: Примроуз нисколько не преувеличивала, говоря о том, что похоронный агент ожидал огромного наплыва соболезнующих. И вправду, их приношения Кристэл впечатляли. У Генри ушло немало времени, прежде чем он прочел все надписи на лентах и карточках. Там он увидел множество известных имен. Венки от сэра Безила, разумеется, а также от некоторых членов кабинета министров. Цветы от двух епископов и от адмирала, тайком вывезшего в свое время Кристэл в Средиземноморье, от многих известных актеров и актрис. Роскошный благоухающий венок от председателя и совета директоров «Кодуорти корпорейшн». Скромный букет фиалок с выведенной старческим почерком надписью на карточке: «Дорогой Кристэл с любовью от Дэйви и Губерта». Венки от дочерей Кристэл и их мужей, солидные, но не бросающиеся в глаза. И разумеется, множество венков и ваз с цветами от людей, чьи имена не значили для Генри ровным счетом ничего. Наконец, с трудом веря в свою удачу, Генри увидел то, что уже и не надеялся отыскать. Небольшой букет красных роз с карточкой, подписанной от руки: «Чарлз и Элизабет Пауэрс-Томпсон, «Яблоневый дом», селение Черистон, графство Кент».