Настоящим бедствием для Рима были пожары, и первыми загорались как раз инсулы, при строительстве которых широко применялось дерево (балки перекрытий, стропила, перегородки, лестницы, дверные и оконные переплёты). В связи с этим Ювенал с горькой иронией заметил:
Жить-то надо бы там, где нет ни пожаров, ни страхов.
Укалегон уже просит воды и выносит пожитки,
Уж задымился и третий этаж, — а ты и не знаешь:
Если с самых низов поднялась тревога у лестниц,
После всех погорит живущий под самою крышей,
Где черепицы одни, где мирно несутся голубки…
[46] Зимой в инсулах было очень холодно. Горячим воздухом от специальной печи-гипокауста можно было обогреть только первый этаж инсулы, да и то не всегда была такая возможность. Верхние же этажи вообще не отапливались, и согреться можно было только с помощью переносных жаровен, на которых ещё и разогревали пищу.
Искры и горячие угли от жаровен часто становились причиной пожаров. Потушить начавшийся пожар в инсуле было очень сложно, поскольку отсутствовал водопровод. Если во двор или на первый этаж инсулы некоторые хозяева ещё могли провести воду, то на верхние этажи её приходилось таскать со двора, из ближайшего колодца или фонтана[47].
Канализации в римских инсулах тоже не было, и жильцы были вынуждены пользоваться соседней выгребной ямой, навозной кучей или ближайшей общественной уборной. Однако частенько отходы и мусор просто выбрасывали в окна:
…Как часто из окон открытых
Вазы осколки летят и, всей тяжестью брякнувшись оземь,
Всю мостовую сорят. Всегда оставляй завещанье,
Идя на пир, коль ты не ленив и случайность предвидишь:
Ночью столько смертей грозит прохожему, сколько
Есть на твоём пути отворенных окон неспящих;
Ты пожелай и мольбу принеси униженную, дабы
Был чрез окно ты облит из горшка ночного большого
[48].
При дефиците воды, необходимой для влажной уборки, отсутствии канализации и мусоропровода верхние этажи инсул быстро зарастали грязью, становились рассадниками инфекций, обиталищем клопов и тараканов.
Поскольку оконные стёкла были дороги и использовались в инсулах очень редко, защититься от холода, ветра и ливня можно было, лишь плотно закрыв окна деревянными ставнями. При этом жильцы оказывались в темноте и были вынуждены пользоваться чадившими масляными светильниками, неосторожное обращение с которыми нередко тоже приводило к пожарам.
Несмотря на всё вышесказанное, квартирная плата в Риме была очень высока из-за большого спроса на жильё[49]. Бедняки могли позволить себе лишь каморки на самых верхних этажах, «под черепицей», или же несколько семей снимали небольшую квартирку в складчину. Самые бедные довольствовались сырыми подвалами или грязными каморками под лестницами. В случае задержки квартплаты хозяин имел право наложить арест на имущество жильца и вынудить покинуть квартиру.
Обстановка в небольшой квартирке «под черепицей» была весьма простой: деревянная кровать с тюфяком, набитым сушёными водорослями или сеном, сундук для одежды, столик, пара табуреток, жаровня, немного посуды[50].
Поэт Марциал так описал выселение из инсулы за долги бедной семьи со всем её имуществом:
Позор Календ июльских, я тебя видел,
Вакерра, видел я и всю твою рухлядь.
Весь скарб, в уплату за два года не взятый,
Тащила мать седая и сестра-дылда
С женой твоею рыжей о семи космах.
Как будто Фурий видел я из тьмы Дита!
За ними следом ты дрожащий шёл, тощий,
Бледнее древесины старого букса,
Собой напоминая наших дней Ира.
На Арицийский холм как будто ты ехал.
С трёхногой койкой плёлся стол о двух ножках,
А рядом с фонарём и роговой плошкой
Горшок мочился битый в трещину с края;
А под жаровней ржавой был кувшин с шейкой:
Что был пескарь там иль негодная килька,
Оттуда шедший мерзкий выдавал запах,
Каким едва ли из садков несёт рыбных.
Был и огрызок там толосского сыра,
Пучок порея чёрный, четырёхлетний,
От чеснока и лука голые перья,
Старухи банка со смолой на дне гадкой,
Какой выводят волос под Стеной жёнки.
Зачем, ища жилья, тревожить зря старост
Тебе, Вакерра, раз ты мог бы жить даром?
На мост бы к нищим лучше шла твоя свита
[51].
Поскольку молодой Вергилий не имел богатых родственников в столице, ему, очевидно, как и многим другим молодым людям, приехавшим из провинции, приходилось вместе со своими рабами снимать небольшую квартирку или даже комнатку в инсуле.
Несмотря на шумные ночи, жителям Рима приходилось очень рано вставать с постели — почти на рассвете. Искусственное освещение в ту эпоху было крайне несовершенным (масляные лампы, факелы) и затратным делом, поэтому дневным светом весьма дорожили. Поднявшись с кровати, сначала обувались, а потом уже одевались и умывались.
Одежда горожан делилась на верхнюю и нижнюю. К мужской верхней одежде относилась тога, которую был обязан постоянно носить каждый римский гражданин. Тога представляла собой большой овальный кусок белой шерстяной материи (примерно 6x2 метра), в который ещё нужно было уметь завернуться. Дети и высшие магистраты носили тогу, окаймлённую пурпурной полосой. Тога была весьма характерной и традиционной одеждой, что позволило Вергилию именовать римлян как «облачённое тогою племя»[52]. К верхней одежде относились ещё несколько видов плащей, надевавшихся по разным случаям. Основной нижней одеждой и для мужчин, и для женщин служила шерстяная туника — нечто вроде длинной рубахи с короткими рукавами, доходившей до икр. Её носили под тогой на голое тело и обязательно подпоясывали. У сенаторов и всадников туники имели пурпурные вертикальные полосы как знак их достоинства. Характерной женской верхней одеждой служила стола — длинное и широкое одеяние со множеством складок, доходившее до пят и перепоясанное под грудью и ниже талии.
После завершения несложного утреннего туалета мужчины отправлялись бриться (иногда и стричься) к цирюльнику, поскольку самостоятельно никто этого не делал. Бритьё являлось весьма неприятной процедурой, поскольку цирюльники брили железными лезвиями, наточить которые до нужной остроты было практически невозможно. Более того, римляне не знали мыла, и кожа лица, соответственно, ничем не умягчалась и её лишь слегка споласкивали обычной водой. В силу этого большую роль при бритье играли навыки цирюльника, который старался брить не спеша, чтобы ненароком не порезать клиента. Однако способных цирюльников было мало, и римлянам иной раз приходилось испытывать подлинные мучения, над чем не преминул посмеяться поэт Марциал:
