Она ненавидела чай с бергамотом, но была влюблена в Игоря Сергеевича, поэтому не было ничего удивительного в том, что уже через несколько секунд Рита отпила немного из чашки. И вдруг все изменилось.

– Я чувствую… – Она запнулась. – Знаете, я хотела сказать, что чувствую горечь, но она вдруг сменилась чем-то другим.

Игорь Сергеевич кивнул, как показалось Рите, удовлетворенно. Он тоже сделал несколько глотков чая, прежде чем сказать:

– Теплом, горечь сменилась теплом. За это я и люблю именно этот чай. Он согревает меня даже в самое холодное время.

– А я зимой пью какао, – призналась Рита.

Она встретилась взглядом с учителем и впервые увидела в его сапфировых глазах грусть.

– К сожалению, холодно бывает не только зимой, – отстраненно произнес Игорь Сергеевич. – Ты о чем-то хотела поговорить?

Неожиданная смена темы подействовала на Риту, как ледяной душ. Собравшись с мыслями, она в нескольких словах поведала физику об их задумке на День Учителя. Во время этого короткого, но неожиданно для Риты, уверенного рассказа, на лице Игоря Сергеевича не промелькнуло ни одной эмоции.

И это пугало.

– Вот, как-то так, – закончила Рита.

Учитель молчал несколько минут, что-то обдумывая в своей голове, а потом поинтересовался:

– И что мы с тобой будем делать?

– В каком смысле?

– Номер. – Игорь Сергеевич внимательно посмотрел на Риту. – Какой у нас с тобой будет номер?

И Рита впервые, кажется, серьезно осознала тот факт, что им действительно придется стоять вместе на одной сцене и делать что-то сообща; что-то совсем не похожее на их обычное взаимодействие на уроках, где Зуева решала задачки, а Игорь Сергеевич проверял их, внимательно всматриваясь в тетрадь.

– Если честно, я не знаю, – призналась Рита. – Эта идея с концертом сначала казалась мне отличной, но сейчас почему-то я чувствую, что это какая-то глупость. Многие учителя уже отказались.

Игорь Сергеевич задумчиво кивнул и повернул взгляд к окну. Рита, пока он не видел, разглядывала его серьезное лицо. Физик, несомненно, был очень красив и выглядел немного моложе своих двадцати семи лет. Он совершенно по-особенному хмурился, и также по-особенному улыбался. Рите хотелось бы нормально дышать в его присутствии, на каждый раз воздух застревал в легких, вырываясь наружу рваными клочками.

– Я предлагаю вот что, – сказал Игорь Сергеевич, отвернувшись от окна. Его взгляд снова был обращен на Риту. – Подумать об этом до завтра и после уроков еще раз все обсудить. Как тебе?

– Неплохо, – отозвалась девушка. – Тогда, до завтра?

– Да, Рита, до свидания.

Она вдруг задумчиво посмотрела на учителя.

– Почему вы согласились? – спросила Рита, думая о тех, кто уже отказался от этой затеи. – Разве для вас это не слишком?

– А ты хочешь, чтобы я отказался? – смеясь, спросил Игорь Сергеевич и отпер дверь. Прежде чем Рита переступила порог, он тихо сказал: – Рита, я просто рад, что это ты.

– В каком смысле? – не сразу дошло до нее.

– А во всех смыслах, – ответил Игорь Сергеевич и улыбнулся.

Сердце в груди заколотило, как сумасшедшее.

Сердце в груди заколотило, как сумасшедшее.

Несколько раз моргаю, чтобы понять, что это – не видение, навеянное моим нездоровым подсознанием. Это действительно, правда. В одном из бесконечного множества супермаркетов нашего города у полок с пирожными стоит Виктор.

Я нерешительно подхожу к Виктору, крепко сжимая упаковку мармелада в своих руках. Он меня не замечает, берет с полки прозрачную коробку с «корзиночками» и внимательно читает что-то на этикетке. Судя по всему, состав его удовлетворяет, потому, как Виктор не ставит пирожные обратно, а делает несколько шагов вперед, направляясь, наверное, к кассе.

Но я становлюсь его преградой.

Он смотрит на меня с непривычным изумлением, и я тоже не скрываю своего удивления. Мы оба находимся далеко от своих домов, но все равно почему-то встретились. Разве это не то, что называют судьбой?

– Привет, – наконец, хоть что-то говорит Виктор. На его лице нет ни намека на улыбку. – Вот уж кого не ожидал встретить…

– Взаимно, – отвечаю я. – Ты вдруг стал любить сладкое?

Виктор смотрит на коробку пирожных в своих руках и совершенно спокойно, словно между нами никогда ничего не было, произносит:

– Это для моей девушки.

Сердце замирает в груди, но, к сожалению, только на одно мгновение. Проходит секунда, и я ощущаю болезненный толчок в грудной клетке.

– Быстро же ты успел, – только и могу сказать я.

– Я начал встречаться с ней до того, как… Ну, ты понимаешь.

Я роняю мармелад, и он с глухим стуком приземляется на пол. Медленно сажусь на корточки, чтобы поднять упаковку, но натыкаюсь взглядом на кроссовки Виктора и будто бы застываю. Я знаю, что со стороны выгляжу жалкой, словно стою перед ним на коленях, но не нахожу в себе сил подняться на ноги.

Одна секунда. Две. Три. И Виктор уходит, даже ничего не сказав мне напоследок. Глаза начинает щипать, и я чувствую, как слезы стекают по моему лицу. Я не знаю, сколько сижу так, но в какой-то момент чувствую, что мне помогают встать.

В нос ударяет знакомый аромат мужского одеколона, но я никак не могу вспомнить, кому он принадлежит.

– Девушка, что с вами?

Я поднимаю взгляд и встречаюсь с обеспокоенными глазами своего учителя.

– Окулова? – пораженно спрашивает Максим Михайлович.

А я не нахожу ничего лучше, чем уткнуться носом в его грудь и в голос начать рыдать. Учитель почему-то без куртки, поэтому под град из моих слез попадает его серый пиджак.

– Окулова, – повторяет мою фамилию Максим Михайлович, – что с тобой?

Я снова всхлипываю, а его руки неожиданным прикосновением ложатся мне на спину. Через секунду, что протягивается через время всей Вселенной, учитель прижимает меня к себе. Постепенно рыдание превращается в тихий плач, а в какой-то момент заканчиваются и слезы. Я отстраняюсь от Максима Михайловича и чувствую, как стыд окрашивает все мое лицо в приторный румянец.

– Максим Михайлович, – теперь мне даже стыдно произносить его имя, – я…

– Прежде, чем ты начнешь говорить, Окулова, нам нужно кое-что сделать, – перебивает меня он и хватает за руку. – Кое-что важное.

– Что? – от неожиданности я даже немного прихожу в себя. – Что может быть важнее того, что произошло сейчас?

– О, – глубокомысленно тянет учитель, – что угодно важнее этого.

Он еще крепче сжимает мою руку, и вот мы уже мчимся мимо полок, заваленных продуктами. Максим Михайлович периодически что-то берет в свободную руку, а потом бросает это в схваченную по дороге корзинку. Учитель молчит, я молчу тоже, уже задыхаясь от беготни по супермаркету – за широкими шагами Максима Михайловича не так-то просто поспеть.

Спустя несколько минут мы наконец-то останавливаемся у кассы, и учитель быстро выкладывает продукты на ленту. Среди разноцветных пакетиков и коробочек я вижу упаковку мармелада, которую планировала купить, и какое-то необъяснимое чувство благодарности расцветает в моей груди, ведь что-то подсказывает мне – это для меня.

Молоденькая кассирша, пробивая покупки, то и дело бросает на Максима Михайловича восхищенные взгляды, но он равнодушно разглядывает что-то в своем смартфоне.

– С вас тысяча триста один рубль, – обиженно тянет кассир, ведь мужчина даже не удостоил ее взглядом. – Карта?

Учитель прикладывает серую карточку к терминалу и, дождавшись характерного писка, подтверждающего успешную оплату, берет пакет с продуктами. Мы выходим из магазина; Максим Михайлович продолжает держать меня за руку.

– Максим Михайлович, куда мы идем? – спрашиваю я, когда мы оказываемся на улице.

– На парковку, – совершенно спокойно отвечает он, направляясь в нужную сторону. – Я думал, это очевидно.

На улице дует ветер, и я обеспокоенно смотрю на Максима Михайловича, который уже давно должен был продрогнуть в пиджаке и рубашке. Учитель, наконец, отпускает мою руку и достает из кармана ключи от машины.