– А если не хочется? – таким же проникновенным шепотом спрашиваю я но, все же отстранившись от учителя, спрыгиваю со стола.

– Это кончится плохо, – пытается образумить, кажется, нас обоих Максим Михайлович. – Маша, я не стану больше лгать тебе и говорить о том, что это вышло случайно. – Он проводит рукой по своим волосам, пытаясь привести их в порядок. – Я хотел тебя поцеловать и, боюсь, что захочу сделать это еще. – Он делает паузу. – И не раз.

Я киваю, не найдя для него ответных слов. Хотела ли я этих поцелуев? Да? Захочу ли еще?

Несомненно.

– Что нам делать? – Мне впервые за долгое время по-настоящему страшно, потому что во мне отчаянно сражаются два чувства: любовь к Виктору и страсть к собственному учителю.

Оба мне не подходят, точнее, это я совсем не гожусь для них.

Виктору всего лишь двадцать лет, и он, хоть и встречался со мной, никогда не воспринимал меня, как равную себе. Его «малышка» не было милым прозвищем, а являлось сухой констатацией факта.

С Максимом Михайловичем все в разы хуже. Ему – двадцать девять лет, он мой учитель русского языка и литературы, к тому же классный руководитель.

А еще он женат.

– Максим Михайлович, – так и не дождавшись от него ответа, начинаю я. – Вы целовали меня… – Я опускаю взгляд. – А как же ваша жена?

Он щурится и, усмехнувшись, едко спрашивает:

– В тебе никак проснулась женская солидарность?

Я тут же вспыхиваю. Пора бы привыкнуть к быстрой смене настроения Максима Михайловича, чтобы не стоять перед ним с открытым ртом.

– Даже если и так, – твердо произношу я, – это ничего не меняет. Я не хотела бы оказаться замужем за человеком, который смог бы поцеловать другую. Ведь это…

– Предательство, – заканчивает Максим Михайлович вместо меня. – Все, что касается меня и моей жены – очень непросто, Маша, и я, если честно, не готов, да и не хочу, об этом говорить.

– В тот день, когда вы нашли меня в супермаркете недалеко от вашего дома, я встретила там своего любимого человека, – говорю я. – Он бросил меня, потому что я была для него слишком маленькой. В том магазине он выбирал пирожные для своей новой девушки, с которой начал встречаться еще до расставания со мной. Сначала это задело меня за живое, впрочем, вы и сами все видели. – Он кивает, не перебивая. – Потом я много думала об этом и в какой-то момент поняла, что рада, что мы расстались. Ведь Виктор лгал и своей новой девушке тоже, не мог же он рассказать ей обо мне! Их отношения начались со лжи, ею они и закончатся.

– Зачем ты говоришь это мне? – не понимает учитель.

– Лучше быть одинокой, чем обманутой. Это ужасно – быть с человеком, который не заслуживает твоей любви.

Максим Михайлович скрещивает руки на груди, и я вижу четко выделяющиеся вены на бледной коже.

– Я понял, куда ты клонишь, – спустя минуту говорит учитель. – Ты считаешь, что я обманываю свою жену. Ведь так?

Киваю в ответ. Зачем я буду отрицать очевидное?

– Я бы не посмел поступить так с любимым человеком, – говорит Максим Михайлович.

Это значило лишь то, что он не любит свою жену, но совсем не оправдывало его. Штамп на четырнадцатой странице российского паспорта накладывал на людей определенные обязательства, которые учитель не выполнил.

Впервые ли?

– Чувства здесь совсем не причем, – шепчу я.

– Ты права, – неожиданно соглашается Максим Михайлович. – К тому же, я в этом совсем не разбираюсь.

Наш разговор снова заходит в тупик. Как так получается, что начиная говорить об одном, мы непременно переходим в другое русло, все сильнее запутываясь в безумии? Что сделать мне – нам, чтобы вернуться в начало нашего пути и не свернуть в ту сторону, где все грани между мною и Максимом Михайловичем стираются, превращаясь в багровые пятна на моей шее?

– Я не знаю, что нам делать, Маша, – признается он и, судя по взгляду, отчаянно пытается найти в моих глазах не то ответ, не то элементарную человеческую поддержку.

– Может тогда отпустим это?

– Предлагаешь оставить все, как есть? – Максим Михайлович берет меня за руку. – Ты понимаешь, что тогда я не перестану целовать тебя?

– И пусть, – шепчу я, забывая даже о том, что учитель женат. – Это лучше, чем пытаться бороться с собой, разве нет?

Он прижимает меня к себе и, коснувшись губами моих волос, шепчет:

– Я чуть не свихнулся за эти выходные.

Я поднимаю глаза и киваю. Ведь и у меня все так же.

Суббота и воскресенье были серьезным испытанием, но то, что будет дальше, могло оказаться еще страшнее.

Суббота и воскресенье были серьезным испытанием, но то, что будет дальше, могло оказаться еще страшнее.

Все валилось из рук Риты, и все шло не так. Она прожгла дыру в любимой блузке, вылила на спешащего отца чай и положила в сумку не те учебники, что требовало сегодняшнее расписание.

– Агнесса Илларионовна заболела ведь, – напомнил ей Егор, когда увидел ярко-красную обложку. – И не она одна.

Действительно, после Дня Учителя некоторые педагоги свалились с простудой, и школьному диспетчеру пришлось полностью перекраивать расписание, новый вариант которого абсолютно не учитывал физические и интеллектуальные способности учащихся.

Две алгебры, две геометрии, биология и физика – худший понедельник в жизни 11В.

– Зуева! – рявкнул математик, когда девушка вывела знак «равно». – У тебя миллион ошибок!

Рита внимательно вгляделась в стройный ансамбль чисел и букв, но ничего не увидела. Матвей Николаевич, бросив на нее возмущенно-вопросительный взгляд, велел Рите сесть на место.

– Два, – отчеканил он, выводя оценку в журнале. – И это – претендентка на медаль!

Егор ободряюще похлопал одноклассницу по плечу, но та даже не шелохнулась. Посмотрев в ее тетрадь, Соколов с удивлением обнаружил, что Рита не смогла решить правильно ни одного уравнения.

– Рит, – шепнул Егор, – у тебя тут ошибки.

– Где? – безразличным тоном спросила девушка.

– Знаешь, – протянул Егор, – вообще-то, везде.

К его удивлению, Рита просто кивнула в ответ, даже не взглянув в свою тетрадь. Она безучастно смотрела на доску, где ее ошибки исправляла Оксана Фадеева. Матвей Николаевич все также ворчал, но уже более миролюбиво.

– Соколов, – позвал он Егора, когда Оксана вернулась за парту, получив заслуженную четверку. – К доске.

С уравнением он справился быстро – занятия с репетитором не проходили даром, но Егора не радовала его оценка. Стоя у доски, он то и дело бросал вороватые взгляды в сторону Риты, которая на протяжении уже второго урока выглядела так, словно страдала за весь мир.

Когда прозвенел звонок на перемену, Егор переставил стул так, чтобы сесть к девушке лицом, и спросил:

– Что произошло?

– Где? – безжизненным голосом ответила Рита.

– У тебя.

– Все в порядке, – неожиданно уверенно произнесла Зуева. – Егор, прошу тебя, не спрашивай меня ни о чем.

Соколов, дернувшись, словно по нему пустили разряд тока, накрыл руку Риты своей ладонью.

– Я же вижу, что-то не так, – не сдавался парень. – Ты можешь рассказать мне, и я придумаю, как помочь тебе.

Рита, горько усмехнувшись, покачала головой. Егор, такой добрый и такой хороший; ей следовало бы влюбиться в него. Тогда бы не пришлось со страхом отсчитывать время до начала урока физики; тогда бы что-то внутри не жгло каленым железом.

Тогда бы не пришлось просить Игоря Сергеевича о том, о чем Рита попросила его.

– Все пройдет, – шепнула девушка. – И это – тоже.

Она даже смогла улыбнуться, чем окончательно сбила Егора с толка. Он видел, что Рита находится на грани, но не мог понять, что стало причиной, и не знал, как помочь однокласснице.

– Сейчас будет звонок, – сказала Рита. – Так что садись обратно.

Две геометрии и биология тянулись, кажется, целую вечность. Вымотанные и даже немного злые, одиннадцатиклассники почти синхронно опустились на стулья в кабинете физики, который сегодня явно не проветривали.