В трех метрах от нас фарами «подмигивает» черный «Мерседес», стоящий в первом ряду.

– Красивая машина, – говорю я, когда учитель открывает передо мной переднюю дверцу.

– Мне тоже она нравится, – улыбается он, через несколько секунд садясь за руль. Пакет с продуктами теперь лежит на заднем сиденье. – Теперь можешь начинать, Окулова.

Машина заводится с едва слышным урчанием, и учитель жмет на педаль, длинными пальцами постукивая по черному рулю.

– Что начинать? – не совсем понимаю я.

Максим Михайлович поворачивает голову в мою сторону, а затем, словно что-то вспомнив, бегло улыбается и сует руку в карман пиджака. Мне на колени падает упаковка мармелада, а учитель говорит:

– То, что ты хотела сказать в магазине. Что тебе неловко, жаль, ну, или что-то в этом духе.

Я открываю мармелад и слышу знакомый фруктовый аромат. Максим Михайлович неожиданно протягивает руку, не отрывая взгляда от дороги, и захватив пальцами несколько мармеладок, тут же отправляет их в рот. Я таращусь на него несколько секунд, а потом, образно махнув рукой на условности, проделываю то же самое.

– Мне действительно жаль, Максим Михайлович. – Мармеладная сладость придает мне уверенности, хотя щеки до сих пор горят от стыда. – Вы не должны были этого увидеть.

Он останавливает машину на светофоре, и пока тот отсчитывает секунды, смотрит на меня, о чем-то размышляя. Сегодня у нас было три совместных урока – два русских и литература, на каждом из которых я побывала у доски. Я не знаю, как Максим Михайлович додумался до этого, но попадая в плен мозгового штурма, я действительно становилась свободной от мыслей о Викторе.

– Как раз хорошо, что я увидел это, – вдруг говорит учитель, и я вздрагиваю, отвлекаясь от собственных мыслей. – Позволь спросить, что ты делала в этом районе?

Я пожимаю плечами. Моя привычка гулять по городу, забредая в незнакомые места, когда-нибудь сослужит мне дурную службу, но пока все проходило без особых происшествий, если не считать мое сегодняшнее фиаско в продуктовом магазине.

– Гуляла, – признаюсь я. – Села на какой-то автобус у школы, а потом вышла на незнакомой остановке. – Максим Михайлович неодобрительно качает головой. – А что тут делали вы?

– Я тут живу, – отвечает он. – Вот, зашел купить молоко.

– Среди того, что вы купили, его нет, – вспоминаю я.

– Конечно, – улыбается учитель. – Молоко больше меня не интересует.

Не знаю, что ответить на это и молча смотрю на дорогу через лобовое стекло. Спустя несколько минут я вдруг понимаю, куда мы едем.

– Школа? Зачем?

– Подумал, что неплохо нам позаниматься и в четверг.

Максим Михайлович снова улыбается, не смотря в мою сторону. От досады хочется сползти вниз по сиденью. И без того паршивый день становится еще хуже. Конечно, дополнительно занятие по литературе – это весьма и весьма полезно, но мое психологическое состояние явно не располагает к этому.

Все, на что остается надеяться – это на то, что Максим Михайлович не станет затягивать урок, и я поскорее окажусь дома, встречая грядущую пятницу слезами. Завтра – неделя, как Виктор бросил меня.

Я вздрагиваю, когда моего лица касаются теплые пальцы. Максим Михайлович, откинувшись немного назад, обеспокоенно смотрит мне прямо глаза, будто надеется найти в них ответ на свой невысказанный вопрос.

– Мы приехали, – говорит учитель и выходит из машины.

Я, следуя за ним, выхожу на улицу, подставляя лицо под порывы ветра. Максим Михайлович достает из машины пакет с продуктами, и, поймав мой озадаченный взгляд, объясняет:

– Это к чаю.

Я ошарашенно иду за ним, представляя, как мы выглядим со стороны. Радует одно: на часах уже шестой час вечера, и встретить кого-нибудь в школе в такое время достаточно проблематично.

Кабинет литературы такой же, как всегда – уютный, с присущим ему библиотечно-книжным запахом. Максим Михайлович включает чайник и начинает выкладывать продукты из пакета на мою парту. От разнообразия сладостей у меня разбегаются глаза, и учитель, поймав мой взгляд, довольно, как мне кажется, улыбается.

– Вы же не хотите сказать, – начинаю я, – что мы будем заниматься настолько долго?

Он смеется и протягивает мне пончик в матовой розовой глазури.

– Окулова-Окулова, – тихо произносит Максим Михайлович, – иногда мне кажется, что ты совсем ничего не понимаешь.

От неожиданности я едва не роняю угощение на пол. Я? Ничего не понимаю?

– Я не о твоих знаниях русского языка и литературы, – тут же объясняет учитель, перехватив мой взгляд. – Они практически безупречны.

– А о чем же тогда?

Я хмурюсь, а Максим Михайлович идет к уже закипевшему чайнику, оставляя мой вопрос без ответа. Все еще пытаясь понять, что он имел в виду, решаю помочь ему и достаю из тумбочки уже знакомую коробку с чайными чашками. Есть в этом всем что-то неуловимо уютное и теплое, и я вдруг осознаю, что хочу запечатлеть этот момент навсегда в своей памяти.

– Чему мы посвятим сегодняшнее занятие? – интересуюсь я, когда спустя пару минут мы с учителем сидим напротив друг друга с наполненными чаем чашками.

Максим Михайлович медленно разворачивает шоколадную конфету, освобождая ее от пестрого фантика.

– Поговорим о любви.

Я тут же качаю головой.

– Не лучшая тема, мягко говоря, – говорю я.

– Отчего же? – Максим Михайлович отправляет конфету в рот и, на секунду закрыв глаза, спрашивает: – Разве не все в литературе завязано на любви?

– Если поискать, можно найти достаточно много произведений, где вообще о любви нет ни слова, – огрызаюсь я.

Максим Михайлович поднимает брови, удивленный моей неожиданной резкостью. Понимаю, что следовало бы извиниться, но почему-то совсем не хочется этого делать.

– Я знаю, что ты влюбилась, и что это закончилось плохо.

Голос Максима Михайловича непривычно тихий, будто бы он не совсем уверен в своих словах. Я сжимаю чашку в руках и сквозь зубы спрашиваю:

– Откуда вы знаете?

Он тяжело вздыхает и берет в руки очередную конфету. Шелест фантика начинает меня раздражать, и я со свистом выдыхаю.

– Нетрудно догадаться.

– Я, кажется, просила вас, – напоминаю я, – не делать того, что вы делаете!

В конце фразы мой голос срывается на крик, и я вскакиваю со стула. Максим Михайлович делает то же самое. Секунда – и его руки оказываются на моих предплечьях, осторожно, но в то же время крепко удерживая меня на месте.

– Я хочу помочь тебе, – говорит он.

– Я помню! – пытаюсь отойти в сторону, но учитель не позволяет. – Но не понимаю, зачем вам это.

Максим Михайлович вздыхает, и перемещает свои руки. Теперь они у меня на плечах.

– Думаешь, – тихо произносит он, – я понимаю это сам?

И я, заглянув ему в глаза, понимаю, что он не лжет. Максим Михайлович – такой серьезный и взрослый, сейчас одержим помощью мне, но никак не может понять, зачем и почему ему это нужно.

– Знаете, – признаюсь я, – я просто не умею принимать помощь других людей.

Я снова опускаюсь на стул, придавленная тяжестью этого бесконечно тянущегося дня. Максим Михайлович протягивает мне очередную сладость – шоколадный батончик с кокосовой начинкой, и я тихо благодарю его:

– Спасибо. – В карих глазах зажигается огонек облегчения. – Максим Михайлович, извините, что в последнее время постоянно грублю вам.

– Ты не грубишь, Окулова.

– Просто я действительно влюбилась. – Слова застревают в горле, но я через силу проталкиваю их наружу, потому что что-то подсказывает мне, что сейчас это необходимо. – И это действительно закончилось не так, как мне бы хотелось.

Учитель понимающе кивает, наблюдая за тем, как я освобождаю батончик от упаковки. За окном уже темно, а свет в кабинете зажжен не до конца – освещена только половина.

– А как бы тебе хотелось, чтобы это закончилось? – задает неожиданный вопрос Максим Михайлович, глядя мне в глаза.

– Я бы хотела, – признаюсь я, – чтобы это вообще не заканчивалось.