«Глаза закрываю и вижу…» Детство моё богато чужой позолотой, Которую я полагал своей. Кованный лев на чугунных воротах, Золототканые шапки церквей, Мрамором связанное пространство, Летнего неба серебряный дым, Всё, что себе я присваивал страстно Будучи молодым. Всё, что щекочет усталые нервы, Всё, что с младенчества взглядом впитал Таинством первым, любовию первой, Неистребимый даёт капитал. Вот изначальное виденье мира, Где уживаются ночью и днём Бедный уклад коммунальной квартиры И янтари куполов за окном. Старых дворцов ежедневное чудо, Вязкая от отражений вода. Брошенным буду, безденежным буду, – Нищим не буду уже никогда. 1992 «Глаза закрываю и вижу…» Глаза закрываю и вижу: Во мраке невидимых вод, Как прежде, подвижный в подвижном, Подводный кораблик плывёт. Он будит, светящийся атом, Глубин непрозрачный покой. И я там когда-то, и я там К стеклу прижимался щекой. Меж скал ноздреватой породы Придонное время текло. Смотрела чужая природа На нас через это стекло. Там в облаке взвешенной пыли Крутой кипяток закипал, Лиловые гейзеры били, Неся растворённый металл. В расплавленном этом металле, Где красная встала трава, Коричневой серой питались Таинственные существа. Пьянея от этих открытий, Поднявшись, мы пили вино, Чтоб было число наших всплытий Числу погружений равно. И в медленном солнечном дыме, Над тёмной вися глубиной, Мы делались сами иными, Соседствуя с жизнью иной. 1992 Остров Израиль Эта трещина тянется мимо вершины Хермона, Через воды Кинерета, вдоль Иордана-реки, Где в невидимых недрах расплавы теснятся и стонут, Рассекая насквозь неуклюжие материки. Через Негев безводный, к расселине Красного моря, Мимо пыльных руин, под которыми спят праотцы, Через Мёртвое море, где дремлют Содом и Гоморра, Словно в банке стеклянной солёные огурцы. Там лиловые скалы цепляются зубчатым краем, Между древних гробниц проводя ножевую черту. В Мировой океан отправляется остров Израиль, Покидая навек Аравийскую микроплиту. От пустынь азиатских – к туманам желанной Европы, От судьбы своей горькой – к неведомой жизни иной, Устремляется он. Бедуинов песчаные тропы Оборвутся внезапно над тёмной крутою волной. Капитан Моисей уведёт свой народ, неприкаян, По поверхности зыбкой, от белых барашков седой. Через этот пролив не достанет булыжником Каин, Фараоново войско не справится с этой водой. Городам его светлым грозить перестанет осада, И над пеной прибоя, воюя с окрестною тьмой, Загорится маяк на скале неприступной Масады, В океане времён созывая плывущих домой. 1993 Фельдфебель Шимон Черкасский
(песня) Кавалер Святого Георгия, фельдфебель Шимон Черкасский, Что лежит на Казанском кладбище в Царском Селе осеннем, Представитель моей отверженной в этой державе касты, Свой последний бивак наладивший здесь, под дубовой сенью. Гренадёр императорской гвардии, выходец из кантонистов – Нелюбимых российских пасынков выпала с ним судьба нам. Неродного отечества ради был он в бою неистов, Управляясь в часы опасности с саблей и барабаном. Давний предок единокровный мой фельдфебель Шимон Черкасский, За отвагу на поле брани орден свой получивший, Обладатель ружья огромного и медной блестящей каски, В девяносто четвёртом раненый, в девяносто шестом – почивший. Ах, земля, где всегда не хватало нам места под облаками, Но которую любим искренне, что там ни говорите! Ощущаю я зависть тайную, видя надгробный камень, Где заслуги его записаны по-русски и на иврите. И когда о последнем старте я думаю без опаски И стараюсь представить мысленно путь недалёкий сей свой, Вспоминается мне лейб-гвардии фельдфебель Шимон Черкасский, Что лежит под опавшими листьями на окраине царскосельской. 1993 Подполковник Трубятчинский (песня) Подполковник Трубятчинский, бывший сосед по каюте, С кем делили сухарь и крутые встречали шторма, Не качаться нам впредь в корабельном суровом уюте, Где скрипят переборки и к небу взлетает корма. Опрокинем стакан, чтобы сердце зазря не болело. Не кляните судьбу, обо всём не судите сплеча! В зазеркалье у вас всё читается справа налево, – В иудейской пустыне нашли вы последний причал. Подполковник Трубятчинский – в прошлом надежда России – Он сидит у окна, и в глазах его чёрных – тоска. Позади океан, ядовитой пропитанный синью, Впереди океан обожжённого солнцем песка. Подполковник Трубятчинский, что вам мои утешенья! – Где бы не жили мы и какое б не пили вино, Мы – один экипаж, все мы жертвы кораблекрушенья, Наше старое судно ушло невозвратно на дно. Подполковник Трубятчинский, моря солёного житель, Как попасть вы смогли в этот город безводный Арад? Надевайте погоны, цепляйте медали на китель И – равненье на флаг, – наступает последний парад!.. Возвращение в рай, а скорее – изгнанье из рая, Где ночные метели и вышки покинутых зон… Подтянувши ремень, обживает он остров Израиль – Наших новых времён, наших новых морей Робинзон. 1993 |
