Колодец двора и беззвездье над срубом колодца.

Окраины справа и порт замерзающий слева.

Сжигаются книги, и всё, что пока остаётся, –

Поверхность стола и кусок зачерствелого хлеба.

Не слышно за окнами звонкого шума трамваев –

Лишь выстрелов дальних упругие катятся волны.

В нетопленой комнате, горло платком закрывая,

Он пишет поэму, – в названии слышится полночь.

Не здесь ли когда-то искал свою музу Некрасов?

В соседнем подъезде гармошка пиликает пьяно,

И мир обречённый внезапно лишается красок, –

Он белый и чёрный, и нет в нём цветного тумана.

Ночной темнотой заполняются Пряжка и Невки,

Кружится метель над двухцветною этой картиной,

И ломятся в строчки похабной частушки припевки,

Как пьяный матрос, разбивающий двери гостиной.

На Комаровском кладбище лесном,

Где дальний гром аукается с эхом,

Спят узники июльским лёгким сном,

Тень облака скользит по барельефам.

Густая ель склоняет ветки вниз

Над молотком меж строчек золочёных.

Спят рядом два геолога учёных –

Наливкины – Димитрий и Борис.

Мне вдруг Нева привидится вдали

За окнами и краны на причале.

Когда-то братья в Горном нам читали

Курс лекций по истории Земли:

«Бесследно литосферная плита

Уходит вниз, хребты и скалы сгрудив.

Всё временно – рептилии и люди.

Что раньше них и после? – Пустота».

Переполняясь этой пустотой,

Минуя веток осторожный шорох,

Остановлюсь я молча над плитой

Владимира Ефимовича Шора.

И вспомню я, над тишиной могил

Услышав звон весеннего трамвая,

Как Шор в аудиторию входил,

Локтем протеза папку прижимая.

Он кафедрой заведовал тогда,

А я был первокурсником. Не в этом,

Однако, дело: в давние года

Он для меня был мэтром и поэтом.

Ему, превозмогая лёгкий страх,

Сдавал я переводы для зачёта.

Мы говорили битый час о чем-то,

Да не о чем-то, помню – о стихах.

Везде, куда ни взглянешь невзначай,

Свидетели былых моих историй.

Вот Клещенко отважный Анатолий, –

Мы в тундре с ним заваривали чай.

Что снится Толе – шмоны в лагерях?

С Ахматовой неспешная беседа?

В недолгой жизни много он изведал, –

Лишь не изведал, что такое страх.

На поединок вызвавший судьбу,

С Камчатки, где искал он воздух чистый,

Метельной ночью, пасмурной и мглистой,

Сюда он прибыл в цинковом гробу.

Здесь жизнь моя под каждою плитой,

И не случайна эта встреча наша.

Привет тебе, Долинина Наташа, –

Давненько мы не виделись с тобой!

То книгу вспоминаю, то статью,

То мелкие житейские детали –

У города ночного на краю

Когда-то с нею мы стихи читали.

Где прежние её ученики?

Вошла ли в них её уроков сила?

Живут ли так, как их она учила,

Неискренней эпохе вопреки?

На этом месте солнечном, лесном,

В ахматовском зелёном пантеоне,

Меж валунов, на каменистом склоне,

Я вспоминаю о себе самом.

Блестит вдали озёрная вода.

Своих питомцев окликает стая.

Ещё я жив, но «часть меня большая»

Уже перемещается сюда.

И давний вспоминается мне стих

На Комаровском кладбище зелёном:

«Что делать мне? – Уже за Флегетоном

Три четверти читателей моих».

Тридцатых годов неуют,

Уклад коммунальной квартиры,

И жёсткие ориентиры, –

Теперь уже так не живут.

Футболка с каймой голубой,

И вкус довоенного чая.

Шум примуса – словно прибой,

Которого не замечаешь.

В стремительном времени том,

Всем уличным ветрам открытом,

Мы были легки на подъём,

Поскольку не связаны бытом.

Мы верили в правду и труд,

Дошкольники и пионеры.

Эпоха мальчишеской веры, –

Теперь уже так не живут.

Хозяева миру всему,

Поборники общей удачи,

Мы были бедны – потому

Себе мы казались богаче.

Сожжён зажигалками дом.

Всё делится памятью поздней

На полуреальное «до»

И это реальное «после».

Война, солона и горька,

То чёрной водою, то красной

Разрезала, словно река,

Два сумрачных полупространства.

На той стороне рубежа

Просматривается всё реже

Туманное левобережье –

Подобие миража.

Над Колизеем в небе дремлет

Заката праздничная медь.

Как говорил один из древних:

«Увидеть Рим – и умереть».

Припоминать ты будешь снова,

На свете сколько ни живи,

И замок Ангела Святого,

И солнечный фонтан Треви,

И храмов золотые свечи,

И женщин редкой красоты, –

Но города, который вечен,

В том Риме не увидишь ты.

Великий город, это ты ли

Последний испускаешь вздох?

Его навеки заслонили

Строения иных эпох.

Но у руин былого дома,

У полустёршейся плиты

Тебе покажутся знакомы

Его забытые черты.

На Капитолии, и в парках,

И там, где дремлет акведук, –

Империя времён упадка

Везде присутствует вокруг.

Ещё идут войска по тропам,

Достойны цезари хвалы,

Ещё простёрты над Европой

Литые римские орлы,

И лишь пророками услышан

Недуг неизлечимый тот,

Который Тацит не опишет,

И современник не поймёт.