Пасынки России …Глаз разрез восточный узкий, Тонкий локон на виске. Хан Темир, посланник русский, Переводит Монтескьё. От полей вдали ледовых Обласкал его Людовик, Но, читая Монтескьё, Он вздыхает о Москве. …Громко всхрапывают кони, Дым костра и звон оков. Жизнь и честь свою полковник Отдаёт за мужиков. Что ему до их лишений? На его немецкой шее, Любопытных веселя, Пляшет русская петля. …Зодчий Карл Иваныч Росси, И художник Левитан, Как ответить, если спросят, Кто вы были меж славян? Кто вы, пасынки России, Неродные имена, Что и кровь свою, и силы Отдавали ей сполна? Тюрки, немцы или греки? Из каких вы родом стран? Имена теряют реки, Образуя океан. 1977 Матюшкин Вольховский, первый ученик, Князь Горчаков и гений Пушкин… Всех дальновиднее из них Был мореплаватель Матюшкин, Что, поручив себя волнам, Сумел познать все страны света, И жаль, что он известен нам Лишь как лицейский друг поэта. Не дал он (не его вина) Законов мудрых для державы, За стол багряного сукна Не приглашал его Державин, Но вне покинутой земли Такие видел он пейзажи, Каких представить не могли Ни Горчаков, ни Пушкин даже. Жил долго этот человек И много видел, слава Богу, Поскольку в свой жестокий век Всему он предпочёл дорогу. И, к новым нас зовя местам, От всех сомнений панацея, Зелёный бронзовый секстан Пылится в комнатах Лицея. 1977 Старый Пушкин И Пушкин, возможно, состарившись, стал бы таким, Как Тютчев и Вяземский, или приятель Языков. Всплывала бы к небу поэм величавых музыка, Как царских салютов торжественный медленный дым. И Пушкин, возможно, писал бы с течением дней О славе державы, о тени великой Петровой, – Наставник наследника, гордость народа и трона, В короне российской один из ценнейших камней. Спокойно и мудро он жил бы, не зная тревог. Настал бы конец многолетней и горькой опале. И люди при встрече шептали бы имя его, И, кланяясь в пояс, поспешно бы шапки снимали, Когда, оставляя карету свою у крыльца, По роскоши выезда первым сановникам равен, Ступал он степенно под светлые своды дворца, С ключом камергера, мерцая звездой, как Державин. Царём и придворными был бы обласкан поэт. Его вольнодумство с годами бы тихо угасло. Писалась бы проза. Стихи бы сходили на нет, Как пламя лампады, в которой кончается масло. А мы вспоминаем крылатку над хмурой Невой, Мальчишеский профиль, решётку лицейского сада, А старого Пушкина с грузной седой головой Представить не можем; да этого нам и не надо. 1978 Могила декабристов
Над ними нет ни камня, ни креста, Могила их – весь остров Декабристов, Где новую сооружают пристань, Преображая топкие места. А за моим окном который год Горит прожектор возле обелиска. Там далеко от снов моих и близко Их облик неопознанный живёт. То меркнет он, то светится опять. Запомнятся мне, видимо, до смерти Чугун решётки, шпаги рукоять И цепи на гранитном постаменте. И где б теперь я ни был, всё равно В потустороннем сумеречном дыме Я вижу заснежённое окно И церковь, вознесённую над ними, Где в синеве заоблачных высот Сияет шпиль, хлопочут птичьи стаи И ангел крест над городом несёт, Не ведая, куда его поставить. 1978 Кюхельбекер Когда б я вздумал сеять хлеб И поучать других при этом, Я был бы, видимо, нелеп, Как Кюхельбекер с пистолетом. Ах, эти ночи над Невой И к рифме сладкое влеченье, Азарт атаки штыковой И безысходность заточенья! Превозмогая боль и страх, Сырой овчиной руки грея, В чужом тулупе, в кандалах, Был так похож он на еврея, Когда оброс и исхудал, Что Пушкин в тёмном помещенье Его при встрече не узнал И отвернулся с отвращеньем. Судьба сказала: «Выбирай!» И поменял любовник пылкий Прибалтики цветущий край На тяготы сибирской ссылки, Чтобы среди чужих степей, Свой быт уподобляя плачу, Былых оплакивать друзей И Якубовича в придачу. Когда, касаясь сложных тем, Я обращаюсь к прошлым летам, О нём я думаю, затем Что стал он истинным поэтом. Что, жизнь окончив на щите, Душою по-немецки странен, Он принял смерть – как россиянин: В глуши, в неволе, в нищете. 1978 Веневитинов Рождённый посреди созвездий С талантом редким и умом, Был Веневитинов с письмом В столице схвачен по приезде. «Как ведал жизнь! Как жил он мало!», Когда, бестрепетно легка, Его на гибель обрекала Любимой женщины рука. Недолго длилось заключенье – Дней пять от силы или шесть, Но, видимо, причина есть Тому, что впрок не шло леченье, Что умер он от странной боли, Которой и названья нет… Поэт не может жить в неволе, А кто живёт, тот не поэт. 1978 |
