Мчится тройка – ближе, ближе,

И проносится в ночи.

Одинок и неподвижен

Огонёк твоей свечи.

Не уснуть подобно прочим, –

Воет ветер над стрехой.

Это бес тебя морочит

Тёмной полночью глухой.

То коснётся половицы,

То застонет у крыльца.

Воротили бы в столицу,

Чтоб не спиться до конца!

Подопри рукой затылок.

Чёрный сон, – бессилен он

Перед ящиком бутылок,

Что из Пскова привезён.

Истопить прикажем баньку,

И раскупорим вино,

Кликнем Зинку или Маньку

Или Дуньку – всё равно.

Утешайся женской лаской,

Сердце к горестям готовь.

Скоро, скоро на Сенатской

Грянет гром, прольётся кровь.

Сесть бы нам с тобою вместе,

Телевизор засветить,

Посмотреть ночные вести

И спокойно обсудить.

Страшновато нынче, Пушкин,

Посреди родных полей.

Выпьем с горя, – где же кружки?

Сердцу будет веселей.

Лошади каурые, крепка снасть,

Лишь мосток некрашеный трещит.

С перепою хмурый он князь, князь,

Государя нашего денщик.

Лошади по городу тук-тук,

Лошади по городу топ-топ.

А за ними ворона круг, круг,

На четыре стороны топь, топь.

Лошади по городу цок-цок,

А перед каретою цуг, цуг,

Жалован Ижорою герцог,

Государю Петеру друг, друг.

Государю Петеру камрад,

С голубою лентою камзол.

Если хама плетию – хам рад,

Ежели молебеном – хам зол.

Меж фасадов розовых вскачь, вскачь,

По снегу морозному вжик, вжик.

Кулинар берёзовых каш, каш,

Будешь ты в Берёзове жить, жить.

Скор за занавесками шаг, шаг,

Иноходи-поступи в лад, в лад.

Королевству Свейскому шах, шах,

Королевству Польскому мат, мат.

Сбруи позолочены, бренчат,

Колесо накатано, скрип, скрип,

А возле обочины – чад, чад,

Крепостных да каторжных хрип, хрип.

Им по свае молотом бить, бить,

Не сменив исподнее, пропасть,

Петербургу-городу быть, быть,

И на то Господняя власть, власть.

Колокол на Троице дон-дон,

Белая холодная пыль, пыль,

Скоро здесь достроится дом, дом,

А под ним болотная гниль, гниль.

По Неве над рёбрами льдин, льдин

Крест могильный, веха ли – топ, топ.

Бубенец серебряный динь-динь,

Вот мы и приехали – стоп, стоп.

Ветер, словно леший во лесах – лют,

Конские загубники, зима, стынь.

Седоку светлейшему салют,

Душам позагубленным – аминь.

Вьюгой завивается снег, снег,

По-над их могилами синь-наст.

Новый начинается век, век –

Господи, помилуй и спаси нас!

На афинском базаре я эту картинку купил,

Под старинную фреску подделанный грубый лубок.

Вспоминаю тебя, быстроногий красавец Ахилл,

Полукровка ахейский, что был полугрек-полубог.

Понимаю тебя, неподвижно сидящий Ахилл.

Отражает твой профиль щита потускневшая медь.

Шлемоблещущий Гектор с тобою в сравнении хил:

Победил он Патрокла – тебя ему не одолеть.

На него регулярно садится ночами жена,

В нарастающем ритме сгибая раскрылия ног.

У троянца жена, у тебя же, увы, ни хрена, –

Вот убили Патрокла, и сделался ты одинок.

Вот убили Патрокла, и сразу не нужен успех,

Понапрасну связался ты с этой Троянской войной.

Почерневшая кровь его твой покрывает доспех

С золочёной насечкой коринфской работы ручной.

На троянские стены сырой опускается мрак,

Только крик часовых и собак несмолкающий лай.

Что тебе Агамемнон, надутый и старый дурак,

Хитроумный Улисс, рогоносец тупой Менелай?

Вот убили Патрокла, и жизнь тебе недорога.

Жадной грудью вдыхая рассола эгейского йод,

Ничего ты не видишь – лишь сильное горло врага,

Что, обняв Андромаху, из кубка тяжёлого пьёт.

Наш студенческий сборник сожгли в институтском дворе,

В допотопной котельной, согласно решенью парткома.

Стал наш блин стихотворный золы неоформленным комом

В год венгерских событий, на хмурой осенней заре.

Возле топкого края василеостровской земли,

Где готовились вместе в геологи мы и поэты,

У гранитных причалов поскрипывали корабли,

И шуршала Нева – неопрятная мутная Лета.

Понимали не сразу мы, кто нам друзья и враги,

Но всё явственней слышался птиц прилетающих гомон,

И редели потёмки, и нам говорили: «Не ЛГИ»

Три латунные буквы, приклёпанные к погонам.

Ветер Балтики свежей нам рифмы нашёптывал, груб.

Нас манили руда и холодный арктический пояс.

Не с того ли и в шифрах учебных студенческих групп

Содержалось тогда это слово щемящее «поиск»?

Воронихинских портиков временный экипаж,

Мы держались друг друга, но каждый не знал себе равных.

Не учили нас стилю, и стиль был единственный наш:

«Ничего кроме правды, клянусь, – ничего кроме правды!»

Не забыть, как, сбежав от занятий унылых и жён,

У подножия сфинкса, над невскою чёрною льдиной,

Пили водку из яблока, вырезанного ножом,

И напиток нехитрый занюхивали сердцевиной.

Что ещё я припомню об этой далёкой поре,

Где портреты вождей и дотла разорённые церкви?

Наши ранние строки сожгли в институтском дворе

И развеяли пепел – я выше не знаю оценки.

И когда вспоминаю о времени первых потерь,

Где сознание наше себя обретало и крепло,

Не костры экспедиций стучатся мне в сердце теперь,

А прилипчивый запах холодного этого пепла.