Яблоки Ты яблоки привез на самолете из Самарканда лютою зимой, холодными, иззябшими в полете мы принесли их вечером домой. Нет, не домой. Наш дом был так далеко, что я в него не верила сама. А здесь цвела на стеклах синих окон косматая сибирская зима. Как на друзей забытых, я глядела на яблоки, склоняясь над столом, и трогала упругое их тело, пронизанное светом и теплом. И целовала шелковую кожу, и свежий запах медленно пила. Их желтизна, казалось мне, похожа на солнечные зайчики была. В ту ночь мне снилось: я живу у моря. Над морем зной. На свете нет войны. И сад шумит. И шуму сада вторит ленивое шуршание волны. Я видела осеннюю прогулку, сырой асфальт и листья без числа. Я шла родным московским переулком и яблоки такие же несла. Потом с рассветом ворвались заботы. В углах синел и колыхался чад… Топили печь… И в коридоре кто-то сказал: «По Реомюру – пятьдесят». Но как порою надо нам немного: среди разлук, тревоги и невзгод мне легче сделал трудную дорогу осколок солнца, заключенный в плод. «Ты ложишься непривычно рано…» Ты ложишься непривычно рано. Прихожу, а комната темна. Верно, спишь – я спрашивать не стану. Света нет. И печка холодна. Знаю, стосковалась ты по доме долгою сибирскою зимой. Взять тебя бы в теплые ладони, отнести бы сонную домой. Чтобы утром, как не расставались, – круглый столик, снимок на стене… Все, как раньше, все – любая малость, издали любимая вдвойне. Чтобы, воду зажигая в кружке, ластясь у знакомого плеча, пролегли от окон до подушки два косых смеющихся луча. Чтобы ты, глаза от света жмуря, озадаченная тишиной, поняла, что отгремела буря, что прошла, не тронув, стороной. За тебя, за твой беспечный вечер, за покой усталого лица всю бы тяжесть я взяла на плечи и дошла бы с нею до конца. За окном морозного тумана мутная глухая пелена. Я тебя обманывать не стану: продолжается война. Стихи о доме Косое деревянное крыльцо, облитое зеленоватым светом. У дома было доброе лицо, и дом всегда встречал меня приветом. И ничего, что он в сугробах дрог, что лед с крыльца рубить случалось ломом, он мне в ту пору помогал, как мог, он был тогда мне настоящим домом. Какой суровый, необычный быт! Здесь все не так, все трудно по-иному… Но здесь мой кров. Здесь мой ребенок спит. Здесь мы живем. За все спасибо дому. Теперь мне стыдно вспомнить, как порой, в тоске, слепой, неистовой, бывало, я горькими словами называла провинциальный домик под горой. Он в дождь чернел и в жидкой глине вяз, но нас берег от сырости и ветра. Не в нем ли мы над картой в сотый раз разлуку мерили на сантиметры? Дым ел глаза… но то был добрый дым, дым очага! Добра не позабудем. Спасибо стенам, тесным и простым, теплу, огню, хорошим русским людям! Домой
Сквозь дрему глухую, предутренний сон я чувствую: поезд идет под уклон. Прильнула к окну шелестящая муть, легчайшим изгибом свивается путь. И в свете февральских расплывчатых звезд в двенадцать пролетов над Волгою мост. В мерцанье рассвета уходит река. Лесами скользит эшелона змея. На запад, на запад, где дремлет Москва, где в облаке сизом – родная моя. Я завтра увижу покинутый дом, я завтра приду к дорогому крыльцу, – приду и немного помедлю на нем, дорожный платок прижимая к лицу. Я вспомню о щелях в садовой тени, о вое тревог по ночам и о том, как мы в беспокойные первые дни полоски на стекла клеили крестом. И самое горькое вспомнится мне: взволнованный, людный, вечерний вокзал, и небо в щемящем закатном огне, и что мне любимый, целуя, сказал. Мне этого часа вовек не забыть. Да разве мы прежде умели любить? Да разве мы знали, что значит война, как будет разлука горька и длинна? …На запад скользит эшелона змея, все ближе мой город, отчизна моя! «Вот и город. Первая застава…» Вот и город. Первая застава. Первые трамваи на кругу. Очень я, наверное, устала, если улыбнуться не могу. Вот и дом. Но смотрят незнакомо стены за порогом дорогим. Если сердце не узнало дома, значит, сердце сделалось другим. Значит, в сердце зажилась тревога, значит, сердце одолела грусть. Милый город, подожди немного, – я смеяться снова научусь. |
