Дагестанская ночь Желто-тусклые фары, рек невидимых гул, в черной бездне – янтарный, словно соты, аул… В чьем-то доме ночевка, тишина… темнота… Монотонно, как пчелка, песню тянет вода. Ядра завязей плотных холодны и тверды: гордость сердца чьего-то, чьей-то жизни труды… Сонно листьями плещет сад, незримый в тиши, но не лечит, не лечит горный ветер души, только хуже тревожит, память мне бередя… Нет, не будет… Не может счастья быть без тебя. Поздно, поздно, ах, поздно! Все равно не помочь. Раскаленные звезды… Дагестанская ночь. Осень в Латвии На море вода похолодела, кажется тяжелой и литой… и на узенькую Юрас-иела льется с вязов ливень золотой. Посмотри, как рассветает поздно, как становится с недавних пор все грознее по ночам беззвездным ветра нарастающий напор… А наутро замолкают сосны, белки верещат над головой, море светит синью купоросной, воздух дышит пылью штурмовой. Рыбаки просушивают сети, дюны ослепительно белы, смуглые, обветренные дети чайками взлетают на валы. Пахнет морем, яблоками, хвоей, над селеньями пернатый дым… Все труды оплачены с лихвою, свежим хлебом, медом молодым. Хорошо здесь осенью, и все же не могу я больше ждать ни дня: там, в Москве, тоску мою тревожа, осень наступает без меня… Мост крылатый, парк полиловелый, кручи башен над Москвой-рекой. … Прохожу я тихой Юрас-иела, в переводе – улицей Морской. На море Я шла сюда с душою темной, лишенной мужества и сил, но ветер шумный и огромный меня схватил и ослепил. Валы грозили, и гремели, и наступали на меня, и скользко вспыхивали мели в шипенье красного огня. К закату несся парус медный, надменно выгнут и упрям, и я припомнила, что дед мой всю жизнь скитался по морям… И я подумала о сыне, как он, от всех морей вдали, упорно, с крыльями косыми выстругивает корабли. Швыряя водорослей плети, вскипали пенные горбы, и в душу мне ворвался ветер неуспокоенной судьбы. И так смеялся, так гремел он, закатным пламенем обвит, что я припомнить не посмела вчерашних маленьких обид! Мы праздник встречали в дороге
Мы праздник встречали в дороге, декабрьской студеною ночью, в седых оренбургских степях… Мы мчались вдоль скатов пологих, и пара кудлатые клочья цеплялись за снег второпях. Мы праздник встречали в дороге. Мы песни хорошие пели, мы пили вино из стаканов и рюмок плохого стекла… Мы были одними из многих, которых вот так же качало, которых такая же сила по дальним дорогам влекла. Почти незнакомые люди, пришли мы друг другу на помощь, и каждый старался соседа утешить, что, мол, не беда, что все еще в будущем будет и что новогодняя полночь с веселой и дружной беседой в пути хороша иногда! Мы мчались сквозь полночь и вьюгу, мы мчались в шипенье и гуде колючей уральской зимы… Мы счастья желали друг другу – почти незнакомые люди, почти незнакомые люди, друг в друга поверили мы. Свистки улетали далече… Мы пели, смеялись, молчали, мечтали при свете неярком в вагоне, продутом насквозь… И был этот праздничный вечер моим новогодним подарком, а счастье, что мне пожелали, тотчас по приезде сбылось! Норд Горизонт туманом полустерт – это предвещает непогоду… Третьи сутки оголтелый норд гонит в Каспий скомканную воду. В три дуги сгибает деревца, крутит пыль, крушит с налета стекла… Ветер, ветер, нет ему конца, пухнут веки, в горле пересохло… В это время ни души живой на Приморском не найдешь проспекте. Только ветра непрестанный вой, только запах пыли, роз и нефти… Только бухта в мачтовых огнях, город, круто уходящий вправо, только память о минувших днях, днях, когда рождалась наша слава. А на самой дальней буровой, где-нибудь у острова Артема, парень с непокрытой головой, оглушенный скрежетом и громом, задыхаясь в водяной пыли, в этот час спокойно и умело за семь километров от земли делает свое простое дело. Фонаря летящий огонек, четкие короткие движенья… А ему, наверно, невдомек, что сейчас он выиграл сраженье. Он в бою сегодня, как вчера, с ветром, с морем, с временем, с железом… Он от суши начисто отрезан – третий день не ходят катера, оттого, что разгулялся норд, празднуя приход весны в столицу… Черный город в дымке распростерт. Этой ночью никому не спится, так необычайно хороша, без огней, без яркого убранства, рвущаяся в пенное пространство города мятежная душа. |
