Разлука За дугою виадука, за щетиною леска начинается разлука, беспокойная тоска. Сосны кружатся враскачку, искры гаснут на лету… Грозной башней водокачка отплывает в темноту. Встречный поезд на разъезде нас приветствует гудком, добродушные соседи угощают кипятком. И колхозница-старушка (не живется без забот) мне домашнюю ватрушку на ладони подает… Мы летим родной страною пять ночей, четыре дня… Очень ласкова со мною вся дорожная родня… А тоске не видно края. За окном густеет тьма… До зари перебираю строки первого письма. Нахожу за словом слово, теплотою их дышу, я тебе письма такого никогда не напишу. Грусть моя тебя встревожит, опечалит, может быть… И притом в дороге может слово жаркое остыть. Я открытку лучше брошу где-нибудь тебе в пути: дескать, помню, мой хороший, будь здоров и не грусти. Вот и все. Качает очень, и к тому ж неярок свет… …Тает, тает у обочин дыма стелющийся след. Застилает белым дымом версты, годы, города… Но любимые к любимым возвращаются всегда! Станция Баладжары Степь, растрескавшаяся от жара, не успевшая расцвести… Снова станция Баладжары, перепутанные пути. Бродят степью седые козы, в небе медленных туч гурты… Запыхавшиеся паровозы под струю подставляют рты. Между шпалами лужи нефти с отраженьями облаков… Нам опять разминуться негде с горьким ветром солончаков. Лязг железа, одышка пара, гор лысеющие горбы… Снова станция Баладжары на дороге моей судьбы. Жизнь чужая, чужие лица… Я на станции не сойду. Улыбается проводница: – Поглядите, мой дом в саду! – В двух шагах низкорослый домик, в стеклах красный, как медь, закат, пропыленный насквозь тутовник… (А она говорила – сад.) Но унылое это место, где ни кустика нет вокруг, я глазами чужого детства в этот миг увидала вдруг, взглядом девушки полюбившей, сердцем женщины пожилой… И тутовник над плоской крышей ожил, как от воды живой. Сапер
Кончив работу, он сел на крыльцо, вытер от пыли и пота лицо. Вынул потертый кисет из кармана, тот, что в последнем счастливом году сшила рязанская девушка Анна и подарила у всех на виду. Годы счастливые снова вернутся, годы разлуки подходят к концу… В ковшике медном солдатка Ануца теплую воду выносит бойцу. Пьет он и думает: как это странно, что в разоренном молдавском дому девушка Анна, девушка Анна вдруг издали улыбнулась ему. В старенькой кофте с разводами пестрыми, в копоти черной и белой пыли… Как же назвать вас, если не сестрами, верные женщины нашей земли! Тихая улица – пепел да щебень, позднее лето, ни облака в небе, щедрый и праздничный свет… Клен, собирающий солнце в ладони, и непросохшая надпись на доме: «Мин в доме нет». Прощанье День осенний… день ненастный, тучи, тучи без конца… Вдоль дорог шиповник красный от Страшен до Быковца. В камыше туманы ткутся, как в дыму холмов валы… По шоссе влекут каруцы флегматичные волы… И когда летит трехтонка, вся в пыли, за поворот, жмется жалобно в сторонку устаревший транспорт тот. В кукурузе бродит ветер, косы желтые трепля… Листья с шорохом на грейдер осыпают тополя… Ах, Молдавия, Молдова, всей душою полюбя, как же я останусь снова без хорошей без тебя? Как же нам с тобой проститься, если натвердо не знать, что весной с зимовья птицы возвращаются опять?! Разлетается по склонам лета мертвая краса… Фрунзе верде – лист зеленый – от души оторвался! Другу Ни прошлого мучительное жало, ни ревности бессмысленная власть. Бывают дни, когда любовь устала и прячется, не грея, не лучась. В такие дни, когда на сердце скука, а в голосе осенний холодок, нам кажется возможною разлука, и тень ее ложится на порог. Мой старый друг, не трогай нити тонкой (что порвано – нельзя соединить), но сбереги, как берегут ребенка, который при смерти, но должен жить. |
