Жена прораба Стать врачом она хотела, малышей учить могла бы, а на стройке то и дело говорят: – Жена прораба. – Далеко, как будто не был, переулок у Арбата, светло-дымчатое небо, домик с крышею покатой… Здесь брезента плотный полог, хлопающий на ветру, солнца жгучего осколок вспарывает поутру. И теперь ее нисколько не смутит наверняка, если вдруг к походной койке соберутся облака, если за́ полночь в палатку речка вломится, бурля, если, встряхнута взрывчаткой, из-под ног уйдет земля… Так положено, товарищ, здесь, на линии огня. Ты стираешь, чинишь, варишь, жизнь походную кляня: – То тайга, то степь, то горы, ездишь, ездишь – нет конца! – …Впрочем, эти разговоры так… для красного словца. Может, жены есть счастливей, но нужнее нет нигде. Это ты с лопатой в ливень стыла по пояс в воде. Это ты в жару, бывало, била щебень на шоссе, засыпало путь обвалом – на раскопку шла, как все… Как зато была ты рада и растрогана до слез, провожая долгим взглядом первый пробный паровоз… Над ущельем по отрогам паровозный лег дымок… Значит, новая дорога ждет строителей дорог. Версты, версты, зной и сырость, ветры с четырех сторон… Ну, а сын хорошим вырос – весь в отца удался он. Сын находчивый, веселый, к легкой жизни не привык… Он сейчас московской школы самый первый ученик. Дни идут… Что зря считать их: не года важны – дела! Худенькая, в темном платье, ты, как девочка, смугла. Возле узкого пробора заблестела седина. Скоро старость? Нет, не скоро! И наступит ли она? Ты с уютом незнакома, но душа тепла полна. Ты, как все, хозяйка дома, только дом твой – вся страна! Аннушка приехала домой Аннушка приехала домой. Было очень холодно и лунно. Белый след оставил за кормой теплоход «Парижская коммуна». Взвизгнуло в уключине весло, приналег гребец что было силы. Грузную завозню понесло, – каждый раз на стрежне их сносило. На горе в три яруса огни, на отшибе светится окошко… Это, Аннушка, твое. Взгляни, за оврагом в лопухах дорожка… Вот ольха блеснула под бугром, на тропинку резко тень бросая… Вот родник… Сюда, гремя ведром, прибегала девочка босая… Где румянец пухлых детских щек, две косички, узенькие плечи? – Здравствуй, добрый старый родничок, дай-ка выпить в честь счастливой встречи!.. – Всхлипывая, в незнакомом платье, на крылечко выбежала мать. – Господи, вот радость-то! А батя бакены уехал зажигать. Заскучала, ласточка моя? Хорошо у вас, а все не Волга! Чай, опять ты, дочка, ненадолго, будто дело не потерпит дня! – …Тысячи помех преодолев, видный гидротехник из столицы возвратился с юностью проститься, напоследок из ключа напиться, поглядеть, как лунной мглой дымится дна речного будущий рельеф. Сколько раз на картах ей самой зачеркнуть пришлось деревню эту… На три дня, наездившись по свету, Аннушка приехала домой. Стихи о любви …Он громко с главным инженером спорил – расстроенный, багровый человек. На всех глядел он с неподдельным горем из-под опухших от бессонниц век. – Она еще поправится! – твердил он. – У ней еще, поверьте, хватит сил! – Как будто бы о ком-то очень милом, приговоренном к гибели, просил. Он был готов заплакать как мальчишка, тряся упрямо лысой головой… А дело шло всего о старой вышке, о скинутой со счета буровой… …Рустам Али (тридцать второго года) работал ночь и день, и снова ночь в такую дьявольскую непогоду, что катерок отшвыривало прочь. Промок до нитки и оглох от ветра, от качки тошно стало на душе… Его никто не заставлял. Но это, как он сказал, «в характере уже». …А инженер пришел, когда светало. Он мог бы спать. Но все-таки не спал. Он вновь проверил сухость аммонала, взглянул на штольни, осмотрел запал… У горла билась жилка торопливо. Он все шагал и глаз не мог закрыть. И все ему казалось – силу взрыва возможно сердцем удесятерить. Все рассказать, все вспомнить – жизни мало. Тесна бумага, и слова сухи. Я до сих пор еще не написала об этом настоящие стихи, чтоб мне не стыдно было подарить их своим друзьям, которые везде, стихи такие, чтобы даже критик их не назвал «стихами о труде». Пренебрегая дружеским советом, сто раз проверив доводы свои, я все-таки настаиваю: это стихи не о труде, а о любви! |
